Читать книгу "Территория взрослости. Горизонты саморазвития во взрослом возрасте - Елена Сапогова"

Александр М., 57 лет

5. «Оправдания». Эпизоды, иллюстрирующие столкновение с жизненными обстоятельствами, отрицаемыми личностью и потребовавшими от нее активных действий («поступания», как говорит М. М. Бахтин), призваны не только оттенить «яйность», самобытность и внутренние принципы человека, но в ряде случаев выполнить и функцию оправдания – объяснить, почему что-то в жизни не сбылось, не состоялось, хотя предпосылки к тому были («не сломался», «не прогнулся», «не подчинился», «не согласился быть “как все”»).

* * *

Одно время, в 80-х, был я дальнобойщиком. Если хоть немного представляете, работа тяжелая, напряженная, часто опасная, неделями дома не бываешь, фактически живешь на трассе, да и дома как не родной, – от рейса до рейса, ничего особенно не успеваешь, только отоспаться, отмыться и отъесться. До этого я механиком на автобазе работал. Хотя зарплаты у нас, в общем, были неплохие, денег все равно было впритык, как ни крутись. У меня к тому времени семья была большая – двое своих детей, третий «на подходе», да племянников двое от сестры покойной, мать жены с нами жила, сильно болела, инвалидность у нее к тому времени много лет была, и еще брат мой младший в техникуме учился, тоже с нами жил, я матери перед смертью обещал его на ноги поставить. Жена в детском саду работала, потом, как теща к нам переехала, ушла с работы, теще уход постоянный был нужен, да и по хозяйству надо было управляться, дети-то еще маленькие тогда были. Жена, конечно, меня не пилила, как иногда бывает, но по всему было ясно, что надо зарабатывать больше. Вот друзья и помогли сменить работу.

Поначалу-то ничего казалось, рейсы давали выгодные, даже в Европу гоняли с напарником, в Финляндию, в Польшу, кое-что возили туда-сюда на продажу, фарцевали с ним помалу. В общем, жизнь налаживалась, хотя жили мы, конечно, по своим законам. Потом пришли другие времена, сменилось начальство, и «отстегивать» пришлось побольше, потом еще побольше, еще и еще… Другие терпели это вымогательство, прогибались, ввязывались во всякий криминал, чтобы с рейсов навар побольше был, а мне все это поперек души стало, воротило от этого беспредела. В общем, не стерпел я, пошел, как говорится, поперек понятиям и тут же перестал быть «своим». Никто из друзей меня не поддержал, хотя все понимали, что надо бороться сообща, а один в поле не воин. И результат, в общем, ясный – сначала временно перевели на местные рейсы с другим напарником, а потом и вовсе подвели под увольнение, чуть за решетку не угодил, еще и остался должен большие деньги бывшим дружбанам. В общем, вернулся домой с чистой совестью, но с пустым карманом, и на работу, где хоть что-то заработать можно было, меня долго никуда не брали, мол, репутация у меня скандальная… Жена, конечно, меня ни в чем не винила, но планы наши семейные рухнули. Было тяжело, а стало еще хуже. Пришлось переезжать с насиженного места, жизнь с нуля начинать.

Андрей Г., 64 года

* * *

Я поступил учиться в наш педагогический институт на филологический после армии в 1970 году – поступил не столько потому, что мечтал стать учителем, сколько потому, что в городе нашем было всего-то три вуза и особенного выбора для гуманитария не было.

И вот поехал я на практику в область, в отдаленное село. Днем еще я был как-то занят в школе, там всего-то десятка два-три ребятишек и было, а по вечерам и вовсе делать нечего, сельская библиотека маленькая, все книжки в ней уже читанные-перечитанные, в клубе танцы чуть ли не под гармошку и старое кино по выходным. От нечего делать стал я ходить по избам, записывать от бабушек-старушек фольклорные песни, обряды, былички для будущего диплома, очень меня это увлекло, и так я познакомился с местным священником, отцом Игнатием, он тогда уже очень старенький был. Я-то ведь был обычным парнем, воспитывался в атеистической рабочей семье, никаких религиозных книг сызмальства в руках не держал, Библию никогда не то что не читал, а и не видел, а тут вдруг такие разговоры у нас с ним складывались – о вере и безверии, о человеке, о смысле его жизни, о грехе, о промысле Божием, о смерти. Он мне и книги дал читать совершенно другие, о которых я раньше не знал и которые читал, не отрываясь. И это не только святые книги были, а еще и выписки из работ русских философов – Булгакова, Франка, Ильина, Федорова, Бердяева, Флоренского. Для меня все это было внове и так захватывающе интересно. И так близко моей душе. Я был потрясен, что есть такие книги, такие мысли! И что-то внутри меня всколыхнулось, как распахнулось в душе… Я словно проснулся. Или даже заново родился. Наверное, тогда я и стал на путь Божий, еще сам того не понимая.

После практики я несколько раз к нему приезжал, а все остальное время мы с ним в такой интенсивной духовной переписке состояли, в которой я ни раньше, ни позже ни с кем не был, по 20 страниц ему писал за ночь. Вскорости я крестился. И так меня мое новое состояние души потрясало, что по неведению, по тогдашней своей наивности стал такие же разговоры с однокурсниками и друзьями заводить и, уж не знаю как, об этом проведали в деканате. Из института меня с позором отчислили – знаете, наверное, как это раньше было: комсомольское собрание (я ведь, как все тогда, комсомольцем-добровольцем был), всеобщее осуждение и «исключение из рядов», обвинения в религиозной пропаганде, в том, что не понимаю линии партии и комсомола, не благодарен за то, что Родина мне дала, что я морально неустойчив, идеологически неподкован… О моем «случае» и обо мне как «жертве» религиозной пропаганды писали в местных газетах. История получила общественный резонанс, в институте меня подвергли чуть ли не остракизму – еще бы, такой позор для этого консервативного и идеологически надежного вуза!

Родители были в шоке, они даже были согласны переехать, чтобы вся эта история забылась и я смог бы восстановиться и закончить институт, стать как все. Мать ходила к ректору и в партком института – просила меня простить и наставить на путь истинный. Все это было мне противно до глубины души – и осуждение бывших знакомых, и то, что родители оказались не на моей стороне, и вся эта идеологическая грязь, которая полилась на мою голову. Я остался крепок в своей вере и ничего не стал предпринимать, чтобы остаться в институте, хотя учиться уже недолго оставалось, диплом был не за горами. Сразу же поехал к отцу Игнатию, помогал ему в церкви, с его помощью через несколько лет поступил в семинарию, и, кстати, уже будучи взрослым, завершил и свое филологическое образование. А дальше судьба сложилась именно так, как и должна была сложиться изначально.

Сергей С., 61 год

6. «Жизненные уроки». Личные открытия, прозрения, в том числе и духовного характера, позволяют личности соотносить себя и свою жизнь с чем-то высшим и большим, чем она сама.

* * *

На первом курсе университета я познакомилась с Сашей Б. Он тоже был на первом курсе, но постарше меня и большинства моих однокурсников – он поступил после армии и нескольких лет работы на заводе. Он мне казался тогда очень взрослым и даже каким-то зрелым по сравнению со мной, приехавшей из маленького провинциального N-ска и не имевшей никакого – ни жизненного, ни особого культурного, как я теперь понимаю, – опыта, поступившей в университет сразу после школы. И его ухаживания были совершенно не похожи на ухаживания наших школьных мальчишек. Он просто взял меня в свою жизнь. Я до сих пор не могу забыть, какие экскурсии по старой Москве он мне устраивал. Это с ним мы объехали все подмосковные старые усадьбы, ездили на выходные в Ленинград, в Псков, в Ярославль, в Суздаль, во Владимир. Это он всегда все знал о выставках, фестивалях, концертах. С ним я впервые услышала Малера, Шенберга, Стравинского, он мне открыл музыку Средневековья и эпохи Возрождения. С ним я в «Иллюзионе» все фильмы Феллини пересмотрела. Это благодаря ему я стала ходить по вечерам на спецкурсы на другие факультеты, где читали лучшие университетские профессора. Именно от него я впервые узнала про Бахтина, Лотмана и Проппа, Бродского и Рильке, с ним я обрела иное прочтение Достоевского, он мне притащил распечатки романа «Мастер и Маргарита», о котором мы ожесточенно спорили потом несколько дней, Солженицына, практически недоступного по тем временам, Ремарка, мои первые детективы на английском. С ним, обмирая от страха, я впервые переступила порог церкви и послушала службу. И это он мне принес первые в моей жизни серьезные книги – не школьную классику, не первоисточники, какие мы должны были читать, готовясь к семинарам, а Шопенгауэра, Бергсона, Сартра, Швейцера, Леви-Стросса, Фрезера, Бодрийяра.