Читать книгу "Офирский скворец - Борис Евсеев"

– Не рыбы, а подводные растения! Вы сквозь воду на растения на подводные смотрели? Вот где движение мысли! Тихо клонятся вбок – говорят о смерти. Сладко выравниваются – говорят о вечной жизни. Там, под водой, территория мысли!

– От химической отравы ваши растения вниз клонятся. А вода, она…

Ты осекся, потому что вдруг вспомнил: вода и впрямь говорит! Не бормочет, не напевает дурацкие «песни ручьев», а ясно и внятно сообщает, приказывает!

Ты вспоминал воду детства и воду юности, теперешнюю воду и воду позавчерашнюю. Ты кричал на юстициария и упрекал его в безмозглой сологубовщине, а он прыгал вокруг тебя, как дичара, корчил уморительные рожи. Но внутри себя ты тоже кривлялся и буйно радовался: поверхностная мысль, занятая пустой перепалкой, отлипла, наконец, от главного, перестала портить то, что скрывалось в глубинах ума, чувств.

Военюрист напор чужих мыслей ощутил, из шалаша стремглав рванул.

Ты – за ним.

Тут из-за деревьев выдвинулась и встала, избочась, креолка в пуху и перьях.

Перья у нее были в волосах, птичий пух цеплялся за причинное место. Другой одежды кроме пуха и перьев на креолке не было. Только на голове маленькая, едва ли не детская, прокурорская фуражка. И хотя на острове было жарко и не иметь на себе одежды было делом вполне понятным, ты не сдержался, в голос заржал:

– Так это все из-за бабы? Вы тут бабу в шалаше по-всякому имеете, а снаружи для нас, бестолочей, мозглявую философию разводите?

– Именно так! Женщина во время соитий как раз и оттеняет главные мысли, не дает им погибнуть.

– А как же подводные лодки, где женщин нет, а мысли есть?

– Так там только про женщин и думают, мне это Антипа сразу сказал. Женщины, их телесные формы – повторяют формы и назначение мира: приятно колыхаясь, исторгать из себя рождение и смерть. Кстати, когда подводники выходят на сушу, они уже про другое думают. Пьют без продыху, продуваются в карты, чтобы закрыть от себя глубины жизни. Словом, – cjkjue, jdobyf!

– Что за идиотские слова вы опять выдумываете?

– Не обращайте внимания. Просто раскладка в моем внутреннем компьютере поменялась. Так теперь в моем мозгу ваше словцо «сологубовщина» читается. Скажите свое полное имя, – юстициарий молитвенно сложил руки, – и я у вас в голове тоже поменяю раскладку, поменяю шрифты, поменяю саму жизнь!

– Пшел вон, дурак! В зад себе изменения эти засунь!

– Да вы… вы просто тряпка.

Ты схватил юстициария за грудки, но сразу и отпустил, потому что увидел: сквозь листву продолжает выгибать бока тонкокожая креолка.

– Ладно, – неожиданно рассмеялся островитянин, – не серчайте. И про раскладку забудьте. Шрифты и раскладки в голове – для среднего ума. Важно другое: я бужу в себе азарт, но азартным не становлюсь. Азарт мне для мыслей нужен. Чувственная мысль – сильней мысли обычной. Эмоциональный ум – плодотворней, чем просто ум. Когда во мне чувственной мысли нет – я тот же автомат с лампочками! Обесточиваюсь, мигаю, перестаю себе мелкой монетой выигрыши выдавать. Но в схемах, что внутри меня, уже произошли разительные перемены. Скоро я начну выдавать не выигрыши, – проигрыши! Смертную казнь через повешение – не желаете? – стал опять свирепеть он, – а насчет четвертования как? Все равно людей что ни день расчленяют. А казнь – это вам не расчлененка, это закон!

– Что-то я не догоняю…

– Сам раньше не догонял, а теперь понял: наше сегодняшнее правосудие – дерзкая и опасная игра в поддавки! Мы попустительствуем преступлению, делаем его смыслом жизни для многих и многих. Иногда, наоборот: играем в сыщики-разбойники! Помните, в детстве? Никто не хотел быть сыщиком, все валом валили в разбойники! Нынешнее правосудие буксует потому, что мы все, поголовно, хотим стать бандосами. Даже те, кто сейчас сыщик или прокурор. Не удержались мы, съехали с реек! И давай грабить, убивать, хоронить живые еще души! И в глубине этой дерзкой игры потерялись нужные до зарезу слова: смертная казнь! А ведь смертная казнь – прообраз вечной смерти, которой должны быть подвергнуты здесь, на Земле, все неизбранные!

Ты оглянулся. На острове – вы, трое. Но почудились вдруг глазки в кустах…

Юстициарий продолжал орать:

– Мы обожаем убивать в беспамятстве или в угаре. А по закону убить – не смеем! Мы не люди, мы тусклые лампочки-диоды! Причем, включают и дистанционно выключают нас, шустрые айтишники с длиннющими хвостами… Зарубите себе на носу: суть смертной казни – в вечной смерти! Казненный человек не попадает ни в ад, ни в рай, его ждет нечто худшее: нескончаемая, вечная смерть! Вот потому, как только наше правосудие из игрового станет всамделишным, восстановит в правах смертную казнь и сопутствующую ей вечную смерть, – я вернусь!

– Под руку с креольской голой бабой?

– А хотя бы с ней. Может, скоро указ такой выйдет: осуждаемым на вечную смерть будут принудительно, – как в хроматоскопе, – показывать все, чего они лишаются: в том числе, креольских голых баб!

– Да вы изувер!

– Просто людей обманывать не хочу. Мы, мол, добренькие, либеральненькие, и поэтому вы – скоты и убийцы – качайтесь себе в гамаках, живите припеваючи, под нашим неусыпным присмотром… Кстати! Я здесь и акваланг припас. Сижу, бывает, под водой, как та лягва. Глазами – зырк-зырк. Информацию с поверхности воды – щелк-пощелк. А креолка на суше горюет, слезы льет, дура. Думает, утонул. Так вот: в воде, в этом более-менее чистом, не изгаженном гламурятиной поле, проносится информация – мама, не горюй! Библия – отдыхает. А мы тут все с мигрантами чикаемся! – нежданно-негаданно перекинулся он совсем на другое.

– Опять таджиков с азербайджанцами во всем винить будете?

– Вообще-то верно. Переборщили мы с ними. А ведь за ними мудрость Востока. Стал я как-то с одним подследственным азиатом про гул земли беседовать, а он возьми да и брякни: «Гул земли – это просто распоясавшийся низший дух. У нас в горах его так и зовут: Гулллл»!

Юстициария внезапно как ветром сдуло. Всплыл полузабытый эпизод.

Дело было в горах Киргизии. Собрались на журналистско-писательскую тусовку несколько десятков человек. Поселили над Бишкеком, в горах Ала-Тоо. База горнолыжная летом пустовала. Места много, времени тоже. Предстояло провести на базе три дня и две ночи. Ближайшее селение – в двенадцати километрах. Высота над уровнем моря – 3600. Рядом – урочище Ала-Арча. Зелено в горах и прохладно: август. По утрам хрипло и нежно гоготали дикие индюки, улары. Вечером и ночью за территорию базы выходить запрещалось: только-только отпылал узбекско-киргизский конфликт. И хотя случился он много южнее, в Джалал-Абадской долине, здесь, в нависших над Бишкеком горах, было тоже неспокойно. Говорили: именно сюда перебрался Черный Айбек, – по паспорту Айбек Мирсалимов, – который весь этот конфликт и замутил.

Но сильней всего пугал несуетных наших хозяев не Черный Айбек, который, как рассказали, давно пресытился и войной, и пирами жизни, – пугал появившийся здесь огромных размеров рыжий волк. Зверь редкий, зверь, занесенный в Красную книгу, на человека раньше никогда не нападавший, да и размерами обычному серому волку сильно уступавший. Но то было раньше, а теперь…