Читать книгу "В польских лесах - Иосиф Опатошу"

— В Каршине убили помещика!

— Нужно их всех убить!

— Жизнь нашего тоже не в безопасности!

— Вы грешите, дети, грешите! — перекрестился кучер. — Нечистая сила в вас говорит!

— Как же мы грешим, дедушка, — Антек с трудом приподнялся, — когда мы у панов круглый год постимся? Наш помещик — человек слабый, и ксендз разрешает ему есть в пост жареных уток, содержать любовницу и даже пороть крестьян… Послушайте, дедушка, будь я не Антек, если мы не поквитаемся с ним! Если б не вы, старые ослы, мы бы уж давно отняли у помещиков землю, нашу землю… Ксендз не позволяет, а? Посмотрим!..

Мордхе был в лихорадке. Он не знал доселе, что отношения между деревней и усадьбой настолько обострены. Он тоже скрежетал зубами от возмущения. Отчаяние овладело им, томило душу, глубокая обида внушала мысли об отмщении… Месть, месть! Планы без конца рождались и рушились в воспаленном мозгу. Он обеими руками держался за голову; жилы на висках вздувались, как кузнечные мехи; ему казалось, что только так он соберется с мыслями. И каждый раз, когда планы исчезали недодуманные, нереальные, он вздрагивал, боялся, что упускает последнюю возможность. И если б его спросили тогда, почему он так дрожит и какую возможность боится упустить, он сам не знал бы, что ответить. Страх длился не больше минуты. Снова начинало стучать в висках, и лихорадка разгоняла сомнения.

К ночи температура у Мордхе повысилась. Тихие разговоры парней почти не доходили до его ушей; он видел, как конюшня наполняется людьми. Он взобрался на мешок с сеном, приподнялся, постоял на коленях, потом глаза его остановились на картине, висевшей на стене в раме из необструганных досок. Это была святая Богоматерь, имеющая власть над огнем. Парни окружили его. Он начал говорить с ними. И чем дольше он говорил, тем больше росли их беспокойство и злость. Они прорывались в проклятиях и ложились на их мрачные лица явственным грозным отпечатком. Мордхе не переставая говорил, стоя на мешке с сеном, и его слова пробуждали в крестьянах мысль о человеческом достоинстве, потребном любому. Слова приходили сами собой, не верилось, что это говорит он, Мордхе. Слова, точно искры, падали на благодатную почву, и огонь пылал.

* * *

Небо было в пламени, в дыму.

Впереди четверо крестьян несли на веревке гроб, где лежал убитый отец Антека. Парни с косами, вилами и топорами шли за гробом. При входе процессии в деревню зазвонил колокол; звонил, будто на пожар. Крестьяне с женами и детьми окружили открытый гроб, где лежал их сосед Пясецкий. Мордхе, которого никто не знал, не знали даже, откуда он пришел, появился вдруг около гроба. Его бледное лицо, горящие глаза, весь его облик придавали похоронам нечто таинственное. Антек опустился на колени, простер руки к покойному:

— Соседи, знаете ли вы, кто убил моего отца?

— Знаем, знаем! — ответили крестьяне и опустились на колени.

— Я хочу, чтоб вы помогли мне добиться справедливости!

— Обязательно поможем!

Мордхе произнес надгробное слово. Задушевно-простое, оно тронуло всех. Он видел, как крестьянки и крестьяне всхлипывают, и сознавал, что чья-нибудь сильная рука может повести их, куда только пожелает. В этот момент с разных сторон послышались голоса:

— Айда в усадьбу!

— Идемте, братцы!

— Мы панам отдадим наши хаты!

— А сами будем жить в замке!

— Правильно!

— Правильно!

— Несите с собой покойника!

— Возьмите гроб!

— Пойдемте!

— Пойдемте!

— Пропустите гроб вперед!

— Кто этот человек?

— Не знаю!

— Умеет говорить!

— Как по писаному!

— Говорит лучше ксендза.

— Не вспоминай его имени!

— Кто его убил?

— Пясецкого?

— Да.

— Не знаю.

— Говорят, пан!

— Мы сведем с ним счеты!

— Ты мог бы поднять руку на пана?

— Я — нет!

— Я — нет!

— К вечеру мороз усилится.

— Какое тебе дело? В твоей шубе ты не замерзнешь!

— Зажгите лучины! — неслось со всех сторон.

— Еще светло!

— Зажгите, говорят вам!

Повсюду с треском запылали лучины и поднялись к озаренному небу. Парни с блестящими косами на плечах шли рядом с гробом, склонив головы.

Процессия остановилась возле замка, который казался покинутым — так тихо было кругом. Толпа кричала, шумела, звала помещика. Эконом вышел на крыльцо с ружьем:

— Разойдитесь добром!

— Ату! Ату! — раздавалось со всех сторон.

— С ружьем?

— Свиньи!

— Прогоните его!

— Мы желаем помещика!

— Ату! Ату!

— В конюшню!

Со всех сторон в эконома полетели камни, бутылки, куски дерева. Поднялся такой крик, что можно было оглохнуть. Помещик не выходил. Из окон вдруг выстрелили, хотели, видно, испугать толпу; несколько раз грозили схватить каждого, кто посмеет подойти к замку. Гнев крестьян усиливался. Один из парней, пригнув голову, бегом бросился к замку. Пуля его сразила тут же. Этого было достаточно. Толпа понеслась вперед, вооруженная камнями, бутылками, обломками бревен. Со всех сторон слышались выстрелы. Толпа не останавливалась. Люди прыгали через убитых, взламывали двери, лезли в погреба, окружали замок со всех сторон. Из погребов тащили корзины с вином, с водкой, хватали друг у друга бутылки, отбивали горлышки и пили. Из одного погреба клубами повалил дым. Толпа озверела, пришла в дикий восторг. Все обнимались, пили, опускались на колени вокруг тела Пясецкого и кричали:

— Замок горит!

— Замок горит!

В углу стоял старый кучер, держа в руках изображение святой Богоматери, которая имеет власть над огнем, крестился и тихо бормотал:

— Вы грешите, дети! Вы грешите!

Толпа забыла обо всем, толкалась вокруг корзин с напитками, ссорилась, дралась, хватала кто сколько мог, а те, которые не могли протолкнуться, ревели, будто находились на грани сумасшествия. Зверь проснулся в человеке, подчинив себе всех. Бутылки с водкой кидали в огонь, бегали по двору, как отравленные мыши, искали служанок и, не находя их, бросались на собственных сестер.

Помещик показался в одном из окон, что-то говоря, размахивая руками, будто просил о чем-то. Никто не хотел его слушать. Раздались крики:

— Не выпускайте его!

— Сжечь его!

— Сжечь его!

— К черту шляхту!

— Кто идет в шинок?