Читать книгу "Настоящая любовь - Мэри Бэлоу"

Эта красавица — Марджед, сказал он себе, с трудом веря в это. У нее было восхитительное тело — теплое, мягкое и в то же время сильное. Мозолистые ладони, гладившие его грудь, спину, ягодицы, действовали удивительно возбуждающе. Впрочем, он не нуждался в каких-то особых приемах. Он уже и так пылал к ней страстью.

— Ты красив, — произнесла она прежде, чем он успел обратиться к ней с этими же словами. Он даже затаил дыхание от ее горячих прикосновений. — Почему я так смела с тобой? Прежде я никогда не была такой смелой.

Он еще в первый раз понял, что она во многом невинна. Она дернулась, когда его рука скользнула вниз ее живота, чтобы приласкать так, как она ласкала его. Потом она вздохнула и расслабилась, когда его пальцы принялись мягко исследовать ее тело. Он понял, что больше не может ждать. И почувствовал, что она готова принять его.

— Земля твердая, — сказал он, когда она повернулась на спину, — ляг на меня.

Было ясно, что раньше ей не доводилось прибегать к такому приему в искусстве любви. Ему пришлось помочь ей, когда она обхватила его ногами и вцепилась в плечи.

Его движения были медленными, он давал ей возможность привыкнуть к новому для нее положению. Ее волосы время от времени падали ему на лицо, когда она наклонялась к нему, касаясь сосками его груди. А потом он забылся, стоило ей подхватить его ритм, подстроиться под него. Движения все убыстрялись, пока они оба не разделили безумного восторга.

Она вся покрылась испариной от изнеможения, он привлек ее к себе, так и не разъединив их тела. Марджед вернулась в реальный мир.

— Я люблю тебя, Марджед Эванс, — сказал он, накидывая на нее край одеяла.

Когда Ребекка навсегда уйдет из ее жизни — а это обязательно должно случиться, если вначале он не подарит ей ребенка, — она хотя бы сможет, вспоминая о прошлом, верить, что он по-настоящему любил ее. А если она когда-нибудь раскроет правду, он хотел, чтобы она знала: Герейнт Пендерин не только предал ее, он и любил.

— М-м-м, — только и прозвучало в ответ.

Он позволил себе роскошь помечтать, каково это было бы, если бы Марджед каждую ночь проводила в его постели и засыпала после восторгов любви. А что лучше этого свидетельствует о мастерстве любовника?

Еще он вспомнил, где находится. Именно в этом углу мать поместила его кроватку или то, что служило кроваткой, поскольку здесь было теплее всего и не так сквозило. Мать любила его, думал он. Первые двенадцать лет его жизни она познала огромные трудности и одиночество. Но он знал — она часто ему говорила, — что он был для нее светом в окошке, она жила ради него одного. Он готов был побиться об заклад, что в последние годы перед кончиной она, не раздумывая, отказалась бы от удобного домика, мебели, теплой одежды, сытой жизни, дружбы с такими людьми, как миссис Вильямс, — она отдала бы все это ради того, чтобы вернуться в эту лачугу вместе с сыном.

Нет, она бы не сделала этого. Зная свою мать, он мог бы догадаться, что она радовалась за него, была счастлива, что наконец в нем признали сына, достойного своего отца, и обращаются с ним как подобает. Конечно, она поняла, почему не было писем. Она поняла, что ему не позволяли писать ей, — как и ей, должно быть, не позволяли писать ему. Она должна была знать, что он любит ее, что никогда ее не забывал.

Да, конечно, она знала это. Как глупо, что он еще сомневался. Как глупо, что боялся этого дома, словно мог встретить здесь призрак несчастной, разочарованной женщины. Ее единственным утешением в последние годы было сознание того, что за ним хорошо смотрят и что однажды он станет графом Уиверном, владельцем Тегфана.

Как глупо, что он боялся вернуться. Боялся узнать что-либо о Тегфане. Боялся встретить здесь зловещие призраки, которые станут неотступно следовать за ним.

Эту жалкую лачугу когда-то наполняла любовь. И сейчас здесь снова царила любовь. Любовь, которая каким-то непостижимым образом уничтожила все сомнения и боль.

Он осторожно перебирал пряди волос Марджед, пока она спала.

Ей было очень уютно и на удивление тепло. Она подумала, что тепло согрело ей сердце. Он любил ее! Его пальцы нежно гладили ее голову.

— А знаешь, я не хотела сюда приходить, — сказала она. Наверное, не стоило упоминать сейчас другого мужчину, как и думать о ее противоречивых чувствах к нему. Но любить для нее означало быть абсолютно откровенной и честной со своим возлюбленным. — Он жил здесь ребенком. Я имею в виду, граф Уиверн.

Рука, гладившая ее по голове, замерла.

— Ты любила его в детстве, — сказал он. — У тебя есть воспоминания, связанные с этим местом?

— Одно из них совсем недавнее, — ответила Марджед и, поколебавшись секунду, рассказала ему о последней встрече с Герейнтом.

Он снова принялся водить пальцами по ее волосам, но ничего не сказал.

— У него была тяжелая жизнь, — продолжала она. — Невыносимо тяжелая. В это нелегко поверить, но в двенадцать лет его забрали отсюда для богатой, роскошной жизни, а теперь он один из богатейших людей страны. Но деньги не приносят счастья, правда? Мне кажется, с тех пор как он покинул это место, в его жизни не было ни любви, ни дома.

— Возможно, вчера его утешило твое сочувствие, Марджед, — сказал он. — Возможно, вчера он почувствовал что-то вроде любви. Ведь в том, что ты сделала для него, была любовь?

— Нет, — быстро ответила она. — Я люблю тебя.

— Но есть разные виды любви, — сказал он. — Если мы любим одного человека, то это вовсе не значит, что мы не любим всех остальных.

— Мы говорим о человеке, которого мы оба ненавидим, — напомнила она. — Разумеется, я не чувствую к нему любви.

— Я борюсь с системой, Марджед, — сказал он, — со всеобщей несправедливостью, а не с одним человеком. Во мне нет ненависти.

— Это видно, — сказала она. — Ты всегда очень заботишься о том, чтобы никто не пострадал при разрушении застав ни с той, ни с другой стороны. К тому же ты устраиваешь так, чтобы пострадавшие материально получили возмещение. Ты полон участия к людям. Значит, вот почему ты взялся за это дело? Ты борешься против системы, а не против людей?

— Да, — ответил он.

— Это лучше, чем ненависть, — сказала она. — Ненависть… причиняет боль.

— Да. — Он поцеловал ее в макушку.

Наконец он приподнял ее и положил спиной на одеяло, а сам склонился над ней и начал ласкать ее умелыми, чувственными руками, ртом, языком.

Она отдалась радости физической любви. Но что-то произошло, и она ничего не могла с этим поделать. Она чувствовала, что ее обнимают руки Герейнта, как обнимали тогда, когда он плакал. И сейчас она лежала в темной лачуге с Герейнтом, и та нежность, которую она испытала вчера, перешла в новое чувство — в любовь.

Она никогда не видела лица мужчины под маской Ребекки, не видела, когда он занимался с ней любовью, а потому представляла себе лицо и тело Герейнта. Занималась любовью с Ребеккой, отдавая ему всю нежность, которую испытала вчера к Герейнту. Пыталась вернуть ему любовь, которую он знал здесь ребенком, а потом был лишен.