Читать книгу "Князь механический - Владимир Ропшинов"

XXXV

За столом повисла тишина.

— Ну хорошо, допустим, — подал наконец голос генерал Алексеев, — все именно так, как вы говорите. В конце концов, если у нас вещие старцы царевичей исцеляют, то почему бы не прийти и вавилонским богам? Но как и от кого цеппелины получили приказ убить Пуришкевича?

— Полицейские цеппелины, Михаил Васильевич, как вы знаете, переданы Главному артиллерийскому управлению, — сказал Бурцев. — Когда покойнику Рачковскому донесли об этом, он был, как говорят, в бешенстве. Маниковский заменил экипажи на своих людей. Охранка подняла на них досье, и выяснилось, что все они недавно погибли на фронте. Вы понимаете?..

— Так как все же они узнали про Пуришкевича? — спросил генерал.

— Благодаря фобографам, специальным аппаратам, которые улавливают на расстоянии запах человеческого страха и ненависти, возникающие у любого, кто задумывает убийство. Их делают из собачьих рецепторов в лабораториях Новой Голландии и устанавливают на всех цеппелинах. Именно поэтому воздушное патрулирование так эффективно. У Пуришкевича были страх и ненависть к башне. И башня его убила.

— Да, я что-то слышал о таком изобретении, — согласился генерал.

— А где же наша Парижская пушка, через которую машина посылает свои молитвы Мардуку? — вспомнил вдруг Романов.

— Полагаю, что прямо за окном, — сказал Колдевей, указав рукой туда, где за бронеставнями и стеклом, за ветром, дворцом и льдом поднималась вверх гиперболоидная башня.

XXXVI

«Ночь была лунная, тихая, жутко-тревожная. Многие обратили внимание еще вечером на огромную кроваво-красную луну над горизонтом. Мы спрашивали потом рабочих, участников движения, и мужчин, и женщин: „Что делалось в эту ночь в ваших семьях?..“ Нам отвечали: „Спали немного. Ждали утра… Кто верует, молился“».

Своими тонкими пальцами император Николай перелистывал страницы дешевой бумаги «Былого». Так уютно сидеть у теплого камина, вытянув к нему ноги и периодически отрывая глаза от книжки, смотреть в окно, за которым мороз и в лучах прожекторов летит нескончаемый поток снежинок. И можно было бы пойти к Аликс, сесть рядом с ней, обняв ее за худые плечи, и читать вслух по-французски лежавшую у нее на коленях книгу.

Но он не мог оторваться.

«Шествие должно было открыться из всех одиннадцати отделов, не исключая и Колпинского, с таким расчетом, чтобы к 2 часами дня все собрались на «царской площади», как говорится в некоторых записях.

На Шлиссельбургском тракте ободряли друг друга сообщениями, что один рабочий из вожаков, посетивший вечером своего родственника-жандарма, был встречен и другими жандармами с распростертыми объятиями: «Жандармы все знают и не будут мешать». Хотели сначала в первый ряд поставить детей — ибо шли к царю, действительно, как говорится в петиции, со своими женами, детьми и стариками-родителями. Говорили, что если бы солдат и послали, то они не будут стрелять: «Мы возьмем их за плечи, мы скажем: „Братцы, что вы! Да разве можно в своих?“» И, однако, одного из разведчиков попросили поехать за перевязочными средствами, а когда, после напутственной речи председателя отдела, двинулись в путь, в первые ряды поставили самых сильных и смелых, которые двинулись, ведя за собою многочисленную толпу сомкнутым строем, крепко взявшись под руки.

Что происходило в то утро в отделе на Васильевском острове, записано полностью, с необычайной простотой и, как показала проверка, с великою правдивостью — одной интеллигентной девушкой. Мы приводим здесь этот документ почти целиком:

«В воскресенье утром, в 10-м часу, я отправилась на 4-ю линию В. О. На улицах еще было тихо. На одном углу стояла кучка дворников или сыщиков, которые, когда я проходила, со смехом сказали: „Ну их сегодня перебьют…“ Толпа все прибывала. К 10 ч. двери собрания были открыты, и мы вошли. На эстраде появился пожилой рабочий и обратился к толпе: „Товарищи! Вы знаете, зачем мы идем. Мы идем к царю за правдой. Невмоготу нам стало жить. Помните ли вы Минина, который обратился к народу, чтобы спасти Русь? Но от кого? От поляков. Теперь мы должны спасти Русь от чиновников, под гнетом которых мы страдаем. Из нас выжимают пот и кровь. Вам ли описывать нашу жизнь рабочую! Мы живем в одной комнате по 10 семей, также и холостые. Так ли я говорю?“ „Верно! Верно!“ — раздалось со всех сторон… „И вот, товарищи, мы идем к царю. Если он нам царь, если он любит народ свой, он должен нас выслушать. Мы послали ему через министра письмо, в котором просили выйти к нам в 2 ч. дня на Дворцовую площадь. Мы представим ему петицию, в которой выражены все наши требования, известные вам. Не может быть, чтобы он нас не принял. Мы идем к нему с открытой душой. Мы гарантировали ему неприкосновенность его личности. Он должен нас выслушать, он это сделает. Товарищи! Так идем же все к царю. Я первый пойду, в первых рядах, и, когда мы падем, вторые ряды за нами. Но не может быть, чтобы он велел в нас стрелять…“ Затем на трибуну стала женщина, по виду интеллигентная, уже немолодая. Она обратилась к женщинам с речью: „Матери и жены! Не отговаривайте ваших мужей и братьев идти за правое дело. Идите вместе с ними. Если на нас нападут или будут стрелять, не кричите, не визжите, явитесь сестрами милосердия. Вот вам перевязки с красным крестом. Обвяжите эту повязку кругом рукава, но только тогда, не раньше, когда в нас начнут стрелять“. „Идем! Идем!“ — раздалось вокруг меня, где стояли несколько девушек и несколько пожилых женщин. „Все должны идти. Дайте кресты“, — потянулись со всех сторон женские руки. А девушка, стоявшая подле меня, обратилась к подруге в сильном возбуждении, говоря: „Пойди, скажи маме, я пойду. Все равно, убьют так убьют. Что же это! Одних будут убивать, другие воспользуются — это нехорошо. Все, все должны идти“. И опять, в сильном возбуждении, стала просить красный крест, так как на ее долю не хватило. Одна старуха с заплаканными глазами сказала: „Я только сбегаю домой, посмотрю, что там делается. Я приду. Я еще успею“. И действительно, я ее потом видела в толпе, направляющейся к Дворцовой площади. Вся толпа благоговейно, с напряженной думой в глазах, стройно, одним хором, пропела молитву, истово крестясь. Один старик и многие женщины плакали…»

Путиловский отдел оставался на попечении самого Гапона. Здесь он проводил последние тревожные ночи. Здесь окружала его «верная стража», группа восторженно любивших его рабочих. По сообщениям некоторых свидетелей, Гапон был чрезвычайно взволнован предвидением того, что должно было случиться. Некоторым женщинам, матерям семейства, подходившим в последнюю минуту просить его напутственного благословления, он советовал лучше идти домой, потому что, может быть, будут стрелять. Приближенные Гапона достали большой портрет царя и два небольших портрета царя и царицы и сделали большой белый флаг, на котором написали крупными буквами: «Солдаты! Не стреляйте в народ».