Читать книгу "Круть (с разделением на главы) - Виктор Олегович Пелевин"

Но сперва разъясню тёмные слухи о том, что я якобы кидался на людей с оружием в руках, да ещё в непотребном виде.

Это не так. Физического вреда я никому не причинил. Но даже близкие друзья часто задают мне два вопроса. Во-первых, спрашивают, почему во время своих знаменитых зум-атак я был гол. Во-вторых, просят объяснить, почему — со вставшим прибором.

Чётко и по порядку расскажу, как было дело, чтобы все знали правду из первых рук. Стыдиться мне нечего. Заодно станет ясно, чем вдохновлялись наши лучшие современные поэты, считающие себя моими учениками.

У меня есть мудрый старший друг — египтолог Солкинд, знающий много старинных тайн. Он обучил меня поразительно глубокой эзотерической практике, древней, но отлично подходящей к нашему времени.

У египтян был бог Мин. В незапамятные времена он работал божеством неба, а потом его перебросили на торговлю и караваны. Пустыни тоже курировал он — во всяком случае, при поздних династиях.

У него очень характерный вид: мужчина с эрегированным членом и плёткой в поднятой правой руке. Левая рука на фресках и в папирусах не видна, но на статуях он придерживает ею свой напряжённый фаллос за основание, оттягивая крайнюю плоть. На голове у него что-то вроде раздвоенной высокой короны. В общем, наш сверхчеловек. Посмотрите картинку в сети, лучше поймёте дальнейшее.

С ним связано много культов, открытых и тайных. Не хочу вдаваться в излишние подробности, но скажу, что одна из главных практик подразумевает длительную визуализацию «Я — Мин». То есть вы представляете себя в виде этого божества, мысленно копируя его позу.

С членом всё просто, а вот с плёткой и головным убором сложнее. Солкинд показывал мне настоящую ритуальную плеть в виде созвездия Ориона, но я ведь не египтолог. Поскольку плётка здесь символическая, я решил, что сойдёт моя собственная. Поэтому в правой руке во время визуализации у меня всегда был «Глок-17» (люблю эту машинку — травмат, конечно, но на стволе ведь не написано). На время духовных упражнений обойму я вынимал.

То же и с головным убором — раздвоенная египетская корона символизировала древнюю сакральную власть. Достать такую тиару трудно, поэтому я пользовался или будёновкой, или фуражкой с малиновым околышем, которую подарил мне один радикальный поэт. Эти головные уборы компактней, а метафизический смысл в них примерно такой же.

В чём практическая польза этой практики? Она отлично срезает разную муть на стрелках. Посидишь перед выездом полчаса в медитации, потом подъедешь на трёх «геликах», раз глянешь партнёрам в глаза, и поступает на тонну туфты меньше. На бизнес-переговорах сильно помогает.

Метод реально работает.

Настолько хорошо работает, что и на стримы тоже лучше ходить после получасовой визуализации «Я — Мин».

Не буду подробно объяснять, как её выполнять: у вас наверняка есть знакомый тантрический буддист, бродячий дзогчен-па или синий бон-поц. Уточните, как они линкуются со своими идамами. Делать надо так же, только на древнеегипетском материале.

Но визуализация ещё не всё. Чтобы техника гарантированно помогла, во время практики следует относиться к себе с нежностью.

С этим у меня всегда был порядок, так что тайная наука давалась мне легко. Про плётку и шапку я уже сказал, а остальное было при мне и работало исправно.

Почему я применял этот несколько экзотический скрипт в своих знаменитых зум-атаках? А вы посмотрите, с кем я дискутировал, и сразу поймёте. Русского человека эти люди не боятся: они нас двести раз купили, двести раз продали и уже про нас забыли, а мы ничего ещё даже не поняли. Может, кто и понял, да начальство велело помалкивать.

А вот древних египтян они помнят хорошо — не умом, а поротыми при фараонах жопами. Генами своими помнят.

Опишу теперь, что и как было на самом деле. Ры постоянно ворковала по зуму со своими заграничными подругами — или сообщницами, не знаю, какое слово здесь уместней. В эти минуты она расслаблялась, хохотала — и, кажется, была по-настоящему счастлива.

Однажды я нашёл в чулане её огромной наркомовской квартиры детскую игрушку — лошадиную голову на палке. Возможно, ещё дореволюционную. Спрятав её за дверью, я дождался, когда у Ры начнётся сеанс зума с Дуней Канегиссер, работавшей тогда в одном нью-йоркском журнальчике (не хочу рекламировать его в своей громкой книге).

Дав им почирикать пару минут, я вынул из «Глока» обойму, разделся догола, привёл своё копьё в боевое положение и надел фуражку. Взъерошенный и возбуждённый, я ворвался на кухню прямо под рыбий глаз айпэда — и обратился со своей деревянной лошадки к Дуне, подняв плётку над головой.

Много спорили, что же именно я сказал тогда на самом деле. А сказал я чистую правду:

― Lеt me break it to you that being an elderly jewish lesbian — no matter how beautiful and romantic that might be in itself — does not automatically put you in a position of moral authority![10]

Почему столько противоречивых слухов? Возможно, из-за моего произношения.

Помню неподдельный страх в карих с поволокой глазах Дуни — но не думаю, что мне удалось по-настоящему достучаться до её сердца.

Поразительно, но хоть моя зум-атака должна была сохраниться в качественной записи минимум в двух местах, западная мейнстримная журналистика обошла этот эпизод полным молчанием. Нет, этому надменному племени не нужен наш красный смех.

Через неделю Ры зумилась с Марусей Кропоткинской, безобидной амстердамской шептуньей из моральной подтанцовки одного нефтяного экстремиста, рекламировать которого в моей громкой книге мне тоже не хочется.

В этот раз я посоветовался с большими ребятами. Они сказали, что сама шептунья никому не нужна, а вот экстремист — цель легитимная.

Но про девяностые вспоминать не стоит, а то сочтут и заподозрят, причём и тут, и там, да ещё и эти могут. Так что клекотать и рвать печень можно, но лучше по поводу восьмидесятых.

Могло получиться даже свежо — туда ещё никто толком не нырял. В общем, в этот раз я подготовился лучше и говорил дольше, причем уже на языке родных осин и сделанных из них колов.

После моей предыдущей атаки на фейковые моральные авторитеты Ры боялась зумиться на кухне, потому что я мог ворваться туда в любой момент. Она переехала в комнату с большим портретом барона Унгерна и во время сеансов связи сидела