Читать книгу "Жестокое милосердие - Робин Ла Фиверс"

— У меня есть и другие достоинства, госпожа.

— Правда? — наивно спрашиваю я.

Он по-прежнему держится серьезно, но мои сомнения вызывают у него смешок.

— Меня препоручили святому Меру в надежде, что я смогу отличиться в море, — произносит Франсуа с виноватой улыбкой. — Однако потом выяснилось, что стоит мне взойти на корабль, как ужасная морская болезнь тотчас валит меня с ног и не дает ничем заниматься.

Я смеюсь, потому что он определенно хотел меня рассмешить, но в то же время с удивлением чувствую, что мне его искренне жаль. Это ведь беда, и немалая, — быть предназначенным святому, которому не можешь служить!

Я спрашиваю:

— А ваша сестра, герцогиня?

— Она? Святой Бригантин, — отвечает он и умолкает.

Ну конечно. Кому еще, как не покровительнице мудрости!

— Я так понимаю, вы не особенно близки с сестрой?

Он вновь поднимает глаза, и я вижу, что его взгляд, обычно открытый, сделался непроницаемым.

— Я не имел возможности сойтись с нею накоротке, — говорит он. — Как только она появилась на свет, ее героем стал Дюваль, а мне места рядом с ней уже не нашлось.

Я внимательно смотрю на него. В его голосе — легкий оттенок горечи, но не он удивляет меня, а некое эхо покинутости.

— Вам недостает его, — говорю я изумленно.

Франсуа берет с доски ладью и внимательно разглядывает ее.

— О да, мне его недостает, — говорит он. — Мы ведь вместе росли. Он был замечательным старшим братом, он научил меня натягивать лук, держать в руках меч и вылавливать самую жирную щуку. Когда родилась Анна, всему этому настал конец. Долг перед сестрой целиком поглотил его. — Он переставляет ладью сразу на восемь клеток вперед и говорит: — Шах.

Некоторое время я молча разглядываю доску, силясь вернуться мыслями к игре. Потом двигаю пешку. Ход слабый, и Франсуа улыбается:

— Неужели разговор о моем брате до такой степени вас отвлекает?

— Что вы, — отвечаю я и даже вымучиваю пренебрежительный смешок. — Дело в том, что я совсем не сильна в шахматах. Я же предупреждала вас.

Он улыбается, но глаза в улыбке не участвуют. Его внимание привлекает что-то происходящее у меня за спиной.

— Гавриэл, никак ты решил выбраться на прогулку?

Я оглядываюсь и вижу Дюваля. Он стоит в дверях и сердито смотрит на нас.

— Нет, — отвечает он коротко. — Меня привела сюда необходимость поговорить с госпожой Рьенн. Надеюсь, ты нас извинишь?

Голос у него ледяной, и я не могу понять отчего.

— Конечно. — Франсуа встает и откланивается.

Как только я оказываюсь рядом с Дювалем, на моем локте сжимаются железные пальцы. Я даже морщусь, а он уже тащит меня куда-то за дверь. По его лицу ничего не прочесть. Я как только могу прибавляю шагу, чтобы поспеть за ним. Тем не менее что-то заставляет меня оглянуться на Франсуа. Он не сводит глаз с брата, и во взгляде у него тоска.

Едва мы с Дювалем оказываемся в коридоре, я вырываюсь:

— Я что-то не то сделала?

Он останавливается, разворачивает меня к себе лицом и прижимает к стене. В его глазах плещется гнев:

— Что, пришли какие-то распоряжения из монастыря, которыми ты забыла поделиться со мной?

Я пытаюсь ответить, но он встряхивает меня:

— Что тебе приказали?

— Нет! Ничего не было!

— Поклясться можешь? Поклясться своим служением Мортейну — или что тебе дороже всего?

Я хмуро смотрю на него:

— Могу. И клянусь. Да скажи наконец, что стряслось?

Он награждает меня долгим взглядом. Потом говорит:

— Лучше покажу.

ГЛАВА 29

Дюваль заставляет меня взять его под руку, причем не слишком ласково, и ведет в глубину замка. По его лицу пролегли глубокие складки, а еще вернулась эта хмурость, которой я не замечала уже несколько дней.

Он спрашивает:

— Сколько ты просидела в большом зале?

— Примерно час. Может, и больше.

— И Франсуа был все время с тобой?

— Да, господин мой, но какое…

— А моя мать? Ты ее видела хоть мельком, пока там находилась?

— Нет. Так все же что случилось?

Он не отвечает. Мы торопливо шагаем бесконечными коридорами, мимо пустых покоев и закрытых дверей.

— Зачем мы так бежим? — спрашиваю я, запыхавшись.

— Затем, что новость скоро распространится по всему дворцу.

И вот наконец перед нами запертая деревянная дверь. Дюваль кивает стоящему подле нее стражнику, и тот отступает, пропуская нас внутрь. Дюваль вводит меня в прекрасно обставленную комнату с наружным балконом. Винтовая лестница ведет с него вниз, в отдельный маленький дворик. Дюваль указывает на неподвижное, изломанное тело, раскинувшееся внизу на каменной мостовой:

— Это Федрик, герцог Немурский.

— Нет… — в ужасе шепчу я.

Подхватываю юбки и торопливо сбегаю по лестнице. Я проклинаю свое чувство смерти, которое не позволяет надежде продлиться хотя бы на миг. Ошибки быть не может — Немур мертв.

Я опускаюсь на колени около тела:

— Когда это случилось?

— Думал, ты мне скажешь!

Я поднимаю на Дюваля глаза. Одна бровь язвительно вскинута; от него исходят волны ярости и разочарования.

— Но ты же не думаешь, что это сделала я?

— В самом деле?

— В самом деле, мой господин. Мне не приходило никаких распоряжений из монастыря, и мой Бог не открывал мне Своей воли. Кстати, ты уверен, что герцог не сам оттуда упал?

Дюваль неохотно отвечает:

— Ни в чем я не уверен.

Тело Немура еще хранит остатки тепла. Вряд ли он долго здесь пролежал.

— Кто его обнаружил?

— Я.

Тут уже я вопросительно вскидываю брови. Он проводит рукой по волосам.

— Не надо так смотреть, — говорит он. — Мы с ним собирались обсудить последние детали брачного соглашения. Я пришел, а в комнате никого нет.

— Ты его людей спрашивал?

— Да. Они утверждают, что он просидел все утро один, никто к нему не заглядывал. — Дюваль смотрит на окно двумя этажами выше. — Когда я увидел, что в покоях никого нет, то выглянул во дворик: может, герцог ждет меня там. А он…

Наши взгляды встречаются, и я говорю:

— А ведь Федрик никому не говорил, кто он на самом деле. Для всех он был торговцем шерстью, приехавшим из Кастилии. Лишь Тайный совет знал правду.