Читать книгу ""Сивый мерин" - Андрей Мягков"

Вместе с Ниной Щукиной Ярослав был на опознании в морге 77-й больницы, куда «скорая» отвезла тело Щукина. Экспертиза ещё раз, после более подробного анализа, подтвердила вчерашние показания: убийство совершено посредством удушения охватом гибким предметом шеи со стороны спины с последующим разрывом сонной артерии. Смерть наступила приблизительно в 11 с небольшим. Звонков в службу «Скорой помощи» с Берёзовой аллеи, 16, зафиксировано два: в 11.15 и 11.20. Оба с телефона, принадлежащего хозяйке квартиры Щукиной — такова запись дежурного санитара.

Шофёр санитарной машины показал, что за время отсутствия врачей из подъезда выходил один человек, по внешнему виду сильно пьяный или, скорее, наколотый, так как водкой от него не пахло. Якобы обратился к нему с просьбой подвезти до центра. Он ему вежливо объяснил, что находится при исполнении и посоветовал поймать машину, что тот и сделал — остановил чёрную «Волгу». Номер «Волги» он не заметил, как тот гражданин был одет — не обратил внимания.

Есть ещё несколько показаний людей, видевших, возможно, этого человека. Один из врачей «скорой» при входе в подъезд столкнулся с мужчиной, показавшимся ему то ли больным, то ли под сильным воздействием наркотика. Между ними произошёл короткий диалог: врач уточнил, на каком этаже находится 19-я квартира, тот ответил, что на пятом. По словам врача, это был пожилой человек с одутловатым лицом, в тёмной одежде.

Женщина, Галина Львовна Левина — она куда-то опаздывала, — тоже ловила машину, но «этот нахал её опередил». «Я даже хотела поскандалить, мужики пошли ни к чёрту, но он с таким трудом залезал в салон, что я подумала: инвалид — пусть его. Как выглядел? Немолодой, хоть и стройный, высокий. Но уж больно лицо страшное, мне даже показалось — в синяках. Какая машина? „Жигули“, кажется. В моделях я не разбираюсь. Какого цвета — белая, это точно».

Есть ещё мальчонка 10 лет, Лёша, возвращался домой из школы — выгнали с урока. Видел, как к водителю «скорой» подходил пожилой дядька, очень пьяный. «Водитель послал его на три буквы, на „х“ начинается, ну вы знаете. Потом он в чёрную „Волгу“ сел. Номер не видел — далеко отошёл. Оглянулся — он садится и к нему тётка бежит. И он уехал».

— Вот всё, что удалось нацедить. Небогато, согласен. Но пахали как звери. — Яшин изобразил скорбное лицо, виновато опустил голову. — Есть, правда, ещё один экземпляр, но этот не про мою честь, сказал, что будет говорить только с начальником не ниже полковника. Я обещал, когда подъедет — доложить. Докладываю: живёт в башне напротив, подъезд 2-й, этаж 10-й, квартира 87-я. Зовут просто: Бальмонт. Всё. Разрешите идти, товарищ полковник?

Он вяло хохотнул, приобнял Мерина за плечи.

— Не красней, старик. Терпи: начальник — штука непростая. А я, по правде, валюсь с ног, ты меня загонял. Я не ложился, поеду, а то засну на допросе. Что ей передать от тебя-то? Небось соскучилась.

— Ладно, поезжай, конечно, как считаешь…

Мерин не знал, что говорить в таких случаях: действительно спрашивают его разрешения или просто ставят в известность.

— А мне что — идти к этому, как его, ты говоришь…

— Бальмонту? Конечно! А почему нет? Он, правда, по-моему, с небольшой при…дью, но а вдруг? Чем чёрт не шутит. Из любой мухи надо слона делать. Скорого школа.

— Его случаем не Аристархом зовут?

Этого Яшин не знал, сделал вид, что не расслышал вопроса.

— Глотнёшь? — Он достал из кармана небольшую обтянутую кожей фляжку.

После вчерашнего и особенно утреннего «сухого французского» Мерину от одной мысли об алкоголе стало не по себе. Но Ярослав понял его нерешительность по-своему.

— Да ты пей, пей, чего ты. У меня ещё есть. Не стесняйся. Пей. Вижу ведь — надо.

И он пошатывающейся походкой побрёл к станции метро.

_____

Почти год назад, в самом начале мая Аристарх Николаевич Бальмонт почувствовал себя очень плохо: заныла спина в области левой лопатки, липкая набегающая слабость долго держала тело в горизонтальном положении. А главное — он давно уже не мог спать по ночам, не мог ни на час отключиться, сознание, было похоже, объявляло забастовку и отказывалось следовать раз и навсегда заведённому порядку. Не помогали ни успокаивающие капли, ни снотворное, ни любимые сто пятьдесят с кружкой пива под огурчик.

Девятого мая, как всегда, под гром победного салюта он с друзьями отметил свой день рождения. Дата выдалась серьёзная, поэтому сидели долго, по-крупному, «матерной» компанией — женщины по традиции в этот день в дом не допускались. Оголодавшие в безденежье товарищи скупыми тостами перечисляя достоинства юбиляра, много и с удовольствием ели, громко смеялись, по-мужски, с примесью солдатчины острили. Все сходились в одном: старый конь борозды не портит.

А уже через два дня, в понедельник, его вызвали к начальству, преподнесли букет плохо распустившейся подмосковной сирени и деликатно недвусмысленно намекнули, что шестьдесят, конечно, не возраст, но нельзя всё время о стране да о стране, надо наконец и о себе подумать и если уж государство столь гуманно, что при нищете своей готово человеческим фактором озаботиться, то грех не воспользоваться его, государства, широтой и щедростью, надо подлечиться и пожить исключительно в своё удовольствие. Аристарх Николаевич прослезился, пожал протянутую начальником шершавую, закалённую службой в органах МВД руку и обещал завтра же уладить отношения с отделом кадров.

Тогда-то и началась бессонница.

Поэтому, когда через месяц примерно его, теперь уже бывшего кадрового работника, пригласили в замызганный, на краю Москвы, кабинетик и предложили за весьма серьёзное вознаграждение иногда выполнять несложные, ни к чему не обязывающие поручения, напрямую связанные с его бывшей деятельностью, он согласился не раздумывая. Сбережений Аристарх Николаевич не удостоился, а перспектива существования на пенсию его устраивала не в полной мере.

…Они сидели в крохотной, почти без мебели кухне, Мерин, не перебивая собеседника, внимательно слушал, иногда для важности делая в блокноте пометки, Бальмонт, вдохновлённый ответственностью момента, распалялся.

— …а всё началось в 6.35 утра — или тридцать шесть, тридцать семь — за минуты не ручаюсь, часы старые, на пятидесятилетие ещё дарили, но по-серьёзному ни разу ещё не подвели. Не всё старое в архив надо, согласитесь, а то с водой и, как говорится, ребёнка недолго — того, — он не стал договаривать, хмыкнул только, как показалось Мерину, обиженно. — Я почему о времени говорю — не спалось. Устал с боку на бок переваливаться, мысли невесёлые в голову лезут — встал, занавеску отдёрнул — светло уже. На часы глянул: полседьмого. А рассвет выпал — чудо: небо красное в розовое с белым переходит, крыши — накануне дождичек прошёл — чистые, сверкают, тени от домов длиннющие, чёрные, а трава, где солнце — как дорожки ковровые, тоже красная… — Бальмонт на мгновение замолк, прищурился от удовольствия, спросил с надеждой: — Я, простите, не лишнее говорю?

— Нет, нет, очень хорошо, как можно подробнее.