Читать книгу "Жажда - Джеррод Шустерман"

К действительности нас возвращает Генри.

– Там развилка! – кричит он, перекрывая свист ветра.

– Левый поворот! – говорю я.

Алисса же вмешивается и говорит, что так мы поедем в юго-восточном направлении, к побережью, а не в горы.

– Все нормально, – объясняю я. – Мы движемся по речной системе. По этому притоку мы как раз и выйдем к главному руслу.

Генри поворачивает налево.

– Когда мы достигнем главного русла, – продолжаю я, – сделаем резкий поворот направо и по этому руслу доедем до самых гор.

Раньше я не упускал случая похвастаться своей фотографической памятью, и теперь выпал случай ее испытать. Акведук, по которому мы мчимся, превращается в нормальное русло высохшей реки, потом вновь в бетонный канал. Постепенно пейзаж вокруг нас становится все более индустриальным.

Очередная развилка. Генри резко сворачивает вправо, и по компасу, установленному на приборной доске, мы понимаем: теперь мы двигаемся к северу. Этот канал гораздо шире предыдущего. Когда-то это была река Санта-Ана; теперь же от нее остались лишь воспоминания. Все реки Южной Калифорнии напоминают теперь конечности призрака. Нет, мы по-прежнему ощущаем их присутствие, но в действительности они – иллюзия, закованная в бетон. По пути нам попадаются, в качестве вех, позволяющих определить маршрут, знакомые здания и сооружения. Вот пролетел мимо стадион лос-анджелесских «Ангелов», королей бейсбола, скрылся за нашими спинами «Хонда-центр». Значит, мы где-то недалеко от Диснейленда. Я даже представить не могу, каким нужно быть безумцем, чтобы сейчас туда пойти. В прошлом году, реализуя проницательную, как им казалось, маркетинговую стратегию, менеджеры Диснейленда осушили свои искусственные водоемы. Тематический «Круиз по джунглям» был вытеснен маршрутом странствий по виртуальной реальности. «Пираты Карибского моря» уступили место площадке, где посетители могли насладиться эффектами магнитной левитации. В осушенном рву вокруг острова Тома Сойера менеджеры устроили Гранд-Каньон. Так что теперь любой, кто думает, что сможет, перескочив забор, вдоволь напиться настоянной на гуано голубой воды, обломается по полной.

Мы едем по широкому бетонному каналу, и мне начинает казаться, что мир раскололся надвое, а мы путешествуем по шраму разлома, по пропасти, которая разделяет то, что когда-то было, и то, что нам всем предстоит. Сами мы более этому миру не принадлежим, по крайней мере, я. Все, что когда-либо имело для меня значение, осталось в недостижимой дали. Я думаю о своем брате. О родителях. Но при этом я странным образом бесчувствен. Такое случается после ожога: как только боль проходит, обожженное место теряет всякую чувствительность – нервные окончания умирают. И все-таки, я думаю, лучшее место для меня сейчас – это то место, где проходит граница между разорванными в клочья краями миров – мира до и мира после водяного кризиса.

Эта граница принимает различные формы. В некоторых местах нам приходится снижать скорость из-за камней, сломанных ветвей и иных препятствий, которые, как мне кажется, были принесены сюда последними потоками воды, посещавшими акведук. В иных случаях наш грузовик вообще тащится, как черепаха, между пятифутовыми насыпями из булыжников, которые были насыпаны бульдозерами с целью направлять потоки воды. Похоже, сам канал устроен таким образом, чтобы выстроить на нашем пути непреодолимые препятствия. Но мы их преодолеем. Мы – выстоим!

Пролетает еще один час, и мы натыкаемся на дамбу.

– Эта дамба отражена на твоей ментальной карте? – спрашивает Жаки.

Я не отвечаю на вопрос. Вместо этого я говорю:

– В месте, где стоят дамбы, всегда есть обходной маршрут, чтобы тяжелая техника могла спуститься на дно русла.

Мы едем вдоль дамбы, потом поворачиваем назад и через сотню ярдов находим объезд. Правда, он закрыт воротами, но ворота изрядно проржавели.

На скорости пятьдесят миль в час, что, конечно, чересчур, мы врубаемся в ворота, и они с грохотом слетают с петель.

Жаки восторженно орет, Алисса проглатывает это, Гарретт просто смеется, Генри же не отвлекается от дела, которым занят – крепко держится за рулевое колесо. Я же по-прежнему бесчувствен. Единственная моя реакция на штурм ворот – усилившееся сердцебиение.

Ворота на противоположной стороне объездного пути открыты, а потому Генри нет нужды повторять представление, чтобы вновь спуститься в канал. Мы оказываемся в широком паводковом резервуаре, а это означает, что из округа Ориндж мы перебрались в Риверсайд.

Веки мои понемногу тяжелеют. Это тело мое требует, чтобы ему отдали долг – долг, накопившийся в течение проведенных почти без сна последних четырех дней. Затем я вспоминаю о водяном долге, накопившемся за это же время. Вчера нас напоили, но в этой жаре мы все изрядно пропотели. Последней водой была та, что дал нам сегодня утром дядя Алиссы. Сейчас же почти вечер. Процесс обезвоживания тела при температуре в сто градусов по Фаренгейту ускоряется вдвое, а то и втрое. Я буду рад ночи и темноте. Надеюсь, к этому времени мы уже доберемся до нашего убежища.

В резервуаре стоит запах дыма. Не сильный, но постоянный. Наверное, это дым от горящих повсюду, как мы слышали из новостей, зарослей кустов. В резервуарах всегда скапливается плохой воздух.

– Это где-то здесь? – спрашивает Генри. – Убежище недалеко?

– Пока нет, – отвечаю я. – Мы в паводковом резервуаре Прадо. В него втекают три реки, точнее – втекали. Берем в сторону крайней левой.

– Отлично! – вмешивается в разговор Жаки. – Посмотрим, что там за дверью номер один.

Еще некоторое время мы скачем по пыльной долине, разбрасывая бампером попадающиеся по дороге перекати-поле, пока не видим впереди еще один бетонный канал, не такой широкий, как река Санта-Ана. У этого канала стенки вертикально уходят вверх, без всякого наклона. На дне – обычное барахло, которое невесть каким образом попадает в такие места: старые покрышки, проржавевшие тележки из супермаркета, сломанные диваны, которые, кажется, рухнули откуда-то с неба – новая полоса препятствий для нашего грузовика. Но и она нас не остановит: преодолевая залежи мусора, мы прокладываем свой курс по каналу, следуя геометрии серпантина.

– Все это похоже на мусор, скапливающийся за диванными подушками, – говорит Жаки, – но только в космических масштабах.

И граффити здесь побольше. Расцвеченные теги типа «Ронг», «ОрДжи», «Горбуны», другие граффити – настолько стилизованные, что, кажется, написаны они на чужом языке. Все это изрядно усиливает ощущение инородности, какой-то инопланетности.

Где-то через час после того, как наш грузовик въехал в этот канал, мы встречаем людей, вставших лагерем по обе его стороны. И это – не свежие лагеря. Палатки, сшитые из брезента и одеял, с самодельными опорами – трущобы, да и только. Я думаю о том, что сказала Жаки, и понимаю – не только всякое барахло в качестве мусора скапливается за подушками этого мира, но и люди.

Садящееся солнце и удлиняющиеся тени превращают канал, по которому мы едем, в странное, почти мистическое место. Днем здесь таких картин не увидишь. Чем дальше, тем в большей степени становится ясно, что эти ряды палаток и шалашей – место постоянного обитания тысяч бездомных. Если это так, то эти люди, что совершенно ясно, не читали древнекитайский трактат «Искусство войны», в котором сказано, что только самоубийца ставит лагерь в балке или овраге. Возвышенность, избранная в качестве места для лагеря, обеспечивает отличную видимость во все стороны горизонта, в то время как воин, остановившийся лагерем в низине или овраге, может легко стать жертвой засады или внезапного нападения. Хотя, я думаю, засады и нападения не являются главной заботой тех, кто живет в этом канале.