Читать книгу "Анатомия скандала - Сара Воэн"

Толпа телерепортеров и журналистов буквально осадила Джеймса на тротуаре. Возникла суматоха: длинные объективы камер, которыми ему тыкали чуть не в лицо, наперебой кричавшие репортеры с круглыми микрофонами и блокнотами на спиралях. Глаза у всех так и горят от желания не пропустить ни слова, сорвавшегося с губ Джеймса Уайтхауса, выхватить эффектную цитату и напечатать ее на первых полосах или повторять в выпусках новостей.

– Сюда, Софи, сюда! – неслось со всех сторон от мужчин с видеокамерами и женщин в ярких жакетах с микрофонами, не менее (если не более) напористых и льстивых.

Завидев Джима Стивенса – вечно он в гуще событий! – Софи хотела спрятаться. Облегчение при оглашении вердикта, настолько сильное, будто разжалась невидимая рука, сдавливающая ей сердце, сменилось почти неудержимым желанием сбежать.

Позже в новостях Софи едва узнала себя: выражение лица, как у кролика, застигнутого врасплох светом фар проезжающей машины, а поза такая, будто она старалась сделаться незаметной. Как это вышло, ведь она же радовалась? Однако Софи понимала: дело не в радости или горе, просто бремя свалившегося на нее облегчения не оставляло места беззаботности или ликованию, которым был охвачен ее муж. Она растеряна, выжата как лимон после нескольких месяцев, проведенных в ожидании самого худшего, ее раздирают противоречивые чувства и не дают покоя оставшиеся без ответов вопросы.

Софи отступила от толчеи. Им нужен Джеймс с красиво сведенными бровями и звучным баритоном, нужно его лаконичное, но выразительное выступление. Крис Кларк советовал говорить коротко, не торжествовать, а просто поблагодарить близких за поддержку и подчеркнуть свою решимость сосредоточиться на защите интересов избирателей и обязанностях тори в правительстве, ведь работы там непочатый край.

Но муж, не понимая желания Софи спрятаться, обратился к ней, поблагодарив за «неизменную твердую поддержку». Софи слушала, не понимая, о ком он говорит, и в ней шевельнулось чувство вины за сомнения, зародившиеся еще в Девоне и усилившиеся в последние часы.

– Эти пять месяцев стали кромешным адом для моей супруги и детей. Я хочу поблагодарить свою семью за поддержку и доверие, за веру в мою невиновность в этом гнусном преступлении…

Софи стояла под ливнем его слов – гладких, отрепетированных, похожих на болеутоляющее. Джеймс отказался – по крайней мере, публично – обсуждать саму возможность обвинительного вердикта.

Потом его голос зазвучал ниже, в нем появились еле уловимые будоражащие, обвиняющие нотки:

– Существуют серьезная озабоченность в отношении того, почему это дело дошло до суда: есть вопросы, на которые полиции и уголовной прокуратуре придется в должное время ответить. Мы хотим, чтобы инициаторы столь серьезных обвинений ответили перед законом. Никому не надо, чтобы тратились государственные деньги, если и так ясно, что все это не более чем месть за прекращение непродолжительной интрижки. Я благодарен всем двенадцати членам жюри присяжных, единогласно постановившим, что я невиновен. Сейчас я прошу дать мне побыть с семьей, а затем я намерен вернуться к работе, представлять интересы моих избирателей и поддерживать правительство во всем, что оно должно делать.

По его кивку Джон Вести объявил, что на вопросы мистер Уайтхаус отвечать сейчас не будет, мистер Уайтхаус торопится. Их с Софи провели к подъехавшему черному такси – уже не министерская машина, по крайней мере, пока. Усевшись на сиденье, Джеймс сжал руку Софи.

За окном мелькал Лондон: они ехали по Ладгейт-Хилл к мосту «Блэкфрайерс» и набережной Виктории. Темза цвета стали катила свои воды в том же направлении. Такси везло их домой, в западную часть города, но сначала им предстояло проехать там, где происходила интрижка мужа Софи. Палата общин стояла точно окутанная золотой пеленой, а великолепный Биг-Бен, похожий на кирпичную стрелу с чугунным шпилем, гордо вздымал свою часовую башню, пронзая бледную голубизну вечернего неба.

Вокруг торопились пешеходы. Автомобиль пронесся по площади Парламента, мимо Вестминстерского аббатства и дальше по Миллбанк, словно нарочно выбрав туристический маршрут для женщины, которая от растерянности будто впервые видела хорошо знакомый город. Несколько месяцев прожив в коконе страха, Софи почти испытывала агорафобию. Яркость и суета центра казались ей слишком резкими и интенсивными, машины проезжали слишком близко, туристы, снимающие все вокруг на мобильные телефоны (их не интересовали они с Джеймсом, но все-таки), щелкая камерами, надвигались на них.

У Джеймса пискнул телефон. Звонки шли один за другим – желающих поздравить нашлось много, но это сообщение было важным. От Тома. Джеймс снисходительно улыбнулся и – редкий случай – повернул телефон к Софи: «Поздравляю. Добро пожаловать назад. Т.».

Сообщений от премьер-министра не было с того дня, как Джеймсу предъявили обвинение. Эсэмэс трудно назвать самым защищенным способом связи, и Том не желал, чтобы пошли слухи, будто он поддерживает предполагаемого насильника. Однако он продолжал держать связь через Криса Кларка: «Один из ваших друзей передает: выше нос, скоро все закончится. Большой человек вас очень уважает». Приходилось довольствоваться этими скудными обрывками информации и пригоршней случайных разговоров: не было ни непринужденных вечерних бесед на Даунинг-стрит, ни игр в теннис в Чекерс[8], ни домашних ужинов с Томом и его женой Фионой. Софи с Джеймсом целых полгода были практически персонами нон грата, но теперь для них открылись двери к социальной и политической реабилитации – и довольно широко.

– Это меньшее, что он мог сказать, – проговорила Софи, думая о только что закончившемся оскорбительном отчуждении. Она не добавила: «После того, что ты для него сделал», но эти слова повисли в воздухе.

Джеймс улыбнулся, на этот раз снисходительно: сейчас он мог позволить себе сделать скидку и поиграть в благодушие. Софи неожиданно сильно задело это обещание возобновить дружбу. У нее вдруг вырвалось судорожное рыдание. Привычное самообладание ее почти покинуло, дыхание стало резким, неровным, хотя она и пыталась справиться с собой. Глаза щипало от слез, которые Софи, часто моргая, старалась прогнать.

– Иди ко мне, любимая. – Джеймс обнял ее на заднем сиденье, и Софи позволила себе поддаться огромному облегчению, вспомнить, какой у нее сильный муж, ощутить сильное, ровное биение его сердца под темно-серым шерстяным пальто, тепло его тела, знакомую, твердую, мускулистую грудь. Она сунула руки под его пальто, нащупала белую рубашку, заправленную под ремень, погладила Джеймса по спине, как гладила бы Финна или Эмили, стараясь вернуть былую близость, ободрить и успокоить, хотя нуждалась в этом сама.

– Все будет хорошо, – прошептал он ей в волосы.

По спине Софи пробежала дрожь.

– Не сглазь, – прошептала она ему в плечо. Слова вышли еле различимыми. – Ты уже это говорил.

Джеймс отодвинулся. На лице его выразилось недоумение, словно он искал и не находил такого воспоминания.