Читать книгу "Афганская война ГРУ. Гриф секретности снят! - Геннадий Тоболяк"

Всякий раз, когда я ехал в автомашине, делал вид, что мне все безразлично, что происходит вокруг меня, какие кипят страсти, закрывал глаза и дремал, вернее, делал вид, что дремал под монотонный гул мотора автомашины. Она от ворот «Мусомяки», набирая скорость, неслась с бешеной скоростью и резко притормаживала на «Дороге жизни», проезжая по колее, разбитой гусеницами танков. Притворялся спящим, проведшим всю ночь в молитве, разговаривая с Аллахом. Сквозь прищур глаз я отчетливо различал лица как нищих, которые уже встречались мне и не сделали никакого вреда, так и новых людей, плохо одетых, но не похожих на нищих. Они словно подкрадывались к машине и заглядывали внутрь, пытаясь узнать, кто едет. Под напором любопытных и смышленых глаз азиатов вся уверенность в том, что халат и чалма защитят меня от пули басмача, улетучивалась, исчезала и мне казалось, что я становился голым королем из известной сказки, меня разоблачили и осмеяли, и на мне нет никакого наряда, я гол как сокол.

– Командир, может быть, хватит так рисковать, – говорили мне Собин и Саротин, – вы стали знаменитым. За вами охотятся, как за волком, а это в условиях Афганистана опасно. Пусть нас переведут куда-то в другое место, здесь мы примелькались.

– Будем работать там, куда нас направили! – коротко ответил я и этими словами прекратил всякую дискуссию о переводе на другую «точку».

Кандагар на глазах превращался в город мертвецов, разрушенные дома напоминали оставшимся в живых, что здесь когда-то жили люди.

Я чаще других выезжал в Кандагар по «Дороге жизни», так и казалось, что я ищу смерти, но смерти я не искал, а хотел устыдить трусов и ободрить колеблющихся в продолжении борьбы. Боялся не смерти, а тяжелого ранения или увечья и втайне мечтал о легкой смерти, если она придет, и о скором возвращении в Россию, но дорога домой все откладывалась, и, кажется, пора было об этом забыть.

Приходилось больше думать о работе, а не о доме.

Словно отвлекая меня от грустных мыслей, переводчик Ахмет говорил:

– Борода для мусульманина – большая ценность. По ее длине, ухоженности правоверные мусульмане судят о положении хозяина бороды в обществе, его достатке. Я, к примеру, всю свою сознательную жизнь ношу бороду, она мне не в тягость, а в радость!

Ахмет краем глаз поглядывал на меня и улыбался. Я видел его лицо в зеркале заднего вида машины и понял – он был хорошим психологом, понимал, как трудно мне, русскому человеку, быть в образе мусульманина.

Вдруг он насторожился:

– Командир! К автомашине приближаются трое мужчин в грязных, засаленных халатах, но сразу видно, что это не нищие, а переодетые басмачи. Они ускорили шаг, догоняют нашу машину, о чем-то между собой разговаривают, один из них махнул рукой и отстал, двое других сейчас поравняются с машиной. Закрой глаза, спи!

Я все делал, как советовал опытный переводчик Ахмет. Двое незнакомцев шли и наблюдали за мной, а я похрапывал, даже пускал пузыри не то от страха, не то от любопытства, что будет дальше. Наконец двое отстали. Один их них подозвал нищего, показал пальцем на нашу автомашину, что-то сказал. Нищий со всех ног бросился догонять нашу машину, движущуюся медленно, вслед за другими автомашинами, подскочил ко мне, протянул к лицу грязные руки, прося подаяние, и я услышал грозный голос Ахмета:

– Ты что, правоверный мусульманин, не понял, кто едет в машине? Это святой старец, трижды побывавший в Мекке, а ты беспокоишь его сон. Пошел прочь, пока Аллах не покарал тебя за дерзость и не набросил на тебя удавку.

Нищий как ошпаренный отскочил от автомашины, на лице испуг, покорность. Он остановился и до самой земли поклонился автомашине, из ее окна Ахмет бросил в песок несколько монет. Нищий начал ползать в пыли, разыскивая разлетевшиеся по сторонам монеты, а поскольку он не знал, сколько их было выброшено, продолжал ползать и искать. К нищему присоединились другие нищие, а те двое приподняли нищего за ворот рубахи, встряхнули, нищий что-то сказал им, и они его отпустили.

– Нищие для нас – экзотика, мы для них – фантастика! – заметил Ахмет.

Оперативные офицеры тоже отращивали бороду, но не хватало выдержки ухаживать за ней.

– Я даже не мог предположить, – говорил майор Саротин, – что борода требует к себе такого ухода и внимания. Ее надо мыть, постригать, расчесывать. От бороды больше хлопот, чем пользы и удовольствия.

Он сбривал бороду и вновь начинал отращивать.

– У меня на примете есть хорошая борода, как раз для тебя, Саротин, – сказал Ахмет, – но борода дорогая, ее хозяин согласен ее отдать, но только вместе с головой.

– Мне чужая борода не нужна! – говорил майор Саротин. – Пусть чужие бороды носит командир, а я отращу свою.

Майор Саротин был большим любителем спиртного и соленых огурчиков с капустой, свою отросшую бороду так пачкал рассолом и капустой, что та становилась упругой, как проволока. Сдавливала ему горло, шею, и во сне Саротин часто кричал:

– Нас окружают басмачи. Спасайтесь, кто может. Всем отходить по одному к оврагу, пока не поздно.

Возбужденный тяжелым сном майор Саротин порывисто искал под подушкой свой пистолет и, найдя его, снимал с предохранителя, чем пугал своего «побратима», майора Собина. Не раздумывая, Собин наваливался своим жирным телом на щуплого Саротина, хлестал его по щекам, приводил в чувство, кричал ему в ухо, чтобы тот окончательно проснулся:

– Не дури, здесь все свои, кроме переводчиков, но они спят. Если хочешь пострелять, иди к ним в комнату, ты знаешь, где они привыкли спать, под кроватями. Из окна их обоих можно достать без труда и поделить их денежки по-братски!

Нервы у Собина и Саротина часто сдавали даже от неосторожного звука в дверь и от случайного выстрела. Они падали на пол, хватались за оружие, чем сильно пугали Ахмета и Хакима, людей сугубо гражданских, не приученных к стрельбе из пистолета или автомата Калашникова.

Я видел, какое физическое и духовное смятение испытывали Саротин и Собин, особенно по утрам, словно их преследовал рок за старые грехи и напрасно пролитую кровь в ходе проведения операций и авиаударов по кишлакам. Проснувшись, оба подолгу сидели на кровати напротив друг друга, молчали, на глазах слезы, в душе пустота и отчаяние, майор Саротин тихо повторял, как заклинание:

– Мы понемногу уходим из этой жизни, падаем, как снопы с воза, а все из-за того, что являемся законопослушными гражданами России!

Война, развязанная кремлевскими мечтателями во главе с Брежневым, могильным холодом обдавала неспокойные души разведчиков спецгруппы. Террор в Кандагаре зашкаливал до высшей черты, басмачи убивали даже своих граждан Афганистана. По соседству с нами была вырезана ночью вся семья партийного функционера Кандагара без единого выстрела, тихо, профессионально, о гибели всей семьи от рук басмачей стало известно спустя три дня, когда партийный функционер перестал ходить на работу.

Басмачи жестокостью своих деяний запугивали местных жителей, и многие из них были вынуждены проводить ночи в глубоких ямах, а не в теплых жилищах. Террор плотно законопатил души людей, затмил разум. Они прятались по щелям, чтобы уцелеть, не стыдились своей трусости, боялись защитить себя, взяв в руки оружие, и гибли, так и не освободившись от внутреннего страха.