Читать книгу "Свое время - Яна Дубинянская"

А еще я с ней… Когда и где, кстати, это было в последний раз? Гримерку Богдан помнил, и тот корсет с бесчисленными веревочками, и кушетку, и громадное зеркало — но в каком городе и, главное, сколько дней назад?

Может, она в каждую поездку берет с собой такого вот мальчика. Ей так удобнее. Не надо тратить лишнего времени.

Арна спала, с головой накрывшись полосатой простыней с логотипом железной дороги, только из-под синей кромки выглядывал краешек ее головы: шелковистая шерстка, светлый пух, она уже начала понемногу зарастать и несколько — сколько? — дней назад спрашивала Богдана, не отпустить ли ей волосы. Он сказал — отпустить, и был уверен, что она в тот же день побреется наново, до сверкающего бильярдного шарика с татуировкой над ухом, смешная, непостижимая, что ей какое-то мое мнение? Но пока не побрилась и золотилась в лучах пролонгированного рассвета, и Богдан привстал, наклонился и поцеловал — легонько, чтобы не разбудить.

Она не проснулась. Сползла простыня, открывая лицо с безмятежно сомкнутыми ресницами и тоненькую шею, а потом сами собой шевельнулись, выпрастываясь, руки, потянулись в безошибочном направлении, обняли его за шею и притянули к себе. При этом не оставалось ни малейших сомнений, что Арна спит, и даже наверняка видит хороший сон, и ей не нужно просыпаться — чтобы все успеть.

Но я так не хочу.

Богдан резко выпрямился, сбрасывая ее такие теплые и непривычно безвольные ладони, тут же рухнул от внезапного толчка на свою полку и отодвинулся подальше, подкрепляя случайность осознанным действием. А еще я прямо сейчас и здесь, на вокзале, пойду в кассу и возьму себе обратный билет. Я ни с кем не ссорился, ничего не изменилось, но вечно же так продолжаться не может, правда? Это не мои гастроли, не моя жизнь, не мое время.

Чужой город за окном впустил в себя, под квадратный мост-недотоннель, и мимо потянулись низкие строения, параллельные рельсы и гусеницы грузовых поездов: приехали, вокзал. По вагону бегала проспавшая проводница, хлопала дверьми купе и заполошно выкрикивала имя города в связке с «кому?», словно предлагала его купить. Ну да ладно, мы-то успеем. Не было прецедента, чтобы мы куда-нибудь не успевали.

Он обернулся и увидел, что Арна уже сидит на полке, обхватив руками колени, полностью одетая, умытая и с рюкзачком в ногах, она даже успела куда-то деть вагонную постель с синей каймой, чему, конечно, было глупо удивляться. Богдан кивнул ей и начал сгребать в ком свои простыни — медленно, как уж умел. Потом как-нибудь ускорюсь. Может быть.

— Концерт в семь, — негромко сказала Арна. — Я вот думаю…

Пауза предполагала его реплику, и Богдан молча зырк­нул через плечо.

— Пускай себе Костик с кадаврами селятся и занимаются сценой. А мы с тобой погуляем. Просто полазаем по городу с утра до вечера. Вдвоем. Я тут была пару лет назад, но совсем уж пролетом… Ага?

— Предложение, от которого он не сможет отказаться, — пробормотал Богдан.

— Чего?

Она улыбнулась — и всю его тщательно взращенную иронию в один миг вынесло сквозняком в полуоткрытую наискось верхнюю четвертушку окна. Вставало солнце, сверкали вагоны-цистерны на соседнем пути, за ними вырастало помпезное здание вокзала, а в перспективе расстилался ослепительный, нескончаемый, невероятный день впереди. Вдвоем.

— Ага, — сказал Богдан.

И они уже завтракали в придорожной кафешке, сами, безо всяких кадавров с их инструментами, ужужжавших ку­да-то на железнодорожной тележке, как будто так и надо — Арна, если хотела, могла ничего никому не объяснять. На зеленом пластиковом столике стоял букетик, а кормили очень вкусно и очень дешево — Богдан заплатил, не сморгнув, и Арна не сказала ни слова, хотя с самого начала поездки объявила во всеуслышание, что за все платит государство в лице Сергея Владимировича Полтороцкого, поскольку удалось пробить не только патронат, но и нехилые такие суточные; кадавры отреагировали слаженным «ура». Но сегодня мы вдвоем, решил Богдан, и никакого Полтороцкого нам не нужно.

— Что у вас тут есть интересного? — спросил он у кассирши, типичной привокзальной блондинки лет тридцати-шестидесяти. — Ну, в городе? Что посмотреть?

— А чего тут смотреть, — медленно, словно растягивая каждый звук, включительно с согласными, теперь большинство людей вокруг разговаривали так, ответила она. — Город как город. Заводы, промзона…

И тут ее осенило внезапной улыбкой:

— А вы на колесе покатайтесь. У нас в парке колесо обозрения, — и добавила газетной цитатой: — Самое высокое в Европе!

— Ух ты! — сказала Арна.

— Спасибо, — улыбнулся Богдан.

Но до колеса, начинавшего работу, как предположила кассирша, с десяти, еще оставалась масса времени, и сначала они просто лазали, начиная от вокзала, без направления и цели, выбирая себе то одну, то другую улицу — то широкую, утыканную витринами закрытых бутиков и салонов мобильной связи, то узкую, тянущуюся вдоль бесконечного заводского забора и вдруг выруливающую на проспект, гигантский, двойной, с рядом тополей посередине и офисными высотками по краям; все это было запружено толпами утреннего народа, бестолкового, спешащего и очень-очень медленного. Казалось, нереально пройти между ними так, чтобы ни на кого не натолкнуться, вызвав, мягко говоря, удивление — но Арна быстро наловчилась лавировать, и Богдан шел в ее фарватере, за руку и на шаг позади, как ходил с ней всегда. Ну и что? Мы вместе, вдвоем, и какая, к черту, разница, кто кого ведет. Никто их, конечно, не замечал, это было привычно, но все равно прикольно до жути.

А потом уже сразу оказалось колесо, куда они пришли первыми и единственными — будний день, а декретные мамочки и няньки с детьми еще не продрали глаза, — и всю здоровенную махину, чей механизм был древним и простым, но конструкция реально циклопической и впечатляющей, запустили только для них одних. Желтая четырехместная гондола покачивалась, поднимаясь над ветвями золотых и светло-коричневых деревьев в лазурное, без единого облачка, небо. А внизу постепенно, словно раскрывалась диафрагма, разворачивался город: в сердце его был огромный парк в роскоши осенних красок, синели удивленные глаза двух озер со смешными лодочками, из аллей по краям прорастали улицы с оживленным движением разноцветных машинок, а коробки домов делались все более плоскими, прячась в мозаику крыш, разбегавшихся по кругу в бесконечность, и ослепительно сверкала, извиваясь, большая река, и белые кораблики толпились на речвокзале, а заводы и фабрики по берегам дымили празднично, будто гигантские корабли, и золотились кое-где церковные купола, и все было щедро сбрызнуто желтым, багряным и охристым — а что, зеленый город, сказала Арна, и получилось очень смешно.

В самом верху, прямо посередине огромного неба, она вскинула над головой кулачки с выставленными указательными пальцами, и звонко выкрикнула «бдыщ!», и Богдан тоже выстрелил пальцами в небо, и тут надо было остановить время — вот просто так, с размаху, рванув на полной скорости стоп-кран! — но, конечно, у него не получилось, даже не успелось как следует подумать об этом, как в высшей точке уже оказалась соседняя, красная гондола, а они спускались вниз, навстречу растущим кронам осенних деревьев и лоткам с пирожками и мороженым.