Читать книгу "Тропами ада - Людвиг Павельчик"

И было что-то еще. Что-то, чего я пока не уловил и был не в состоянии ни осмыслить, ни тем более облечь в слова. Была какая-то неестественность в происходящем, словно кто-то пытался выдыть за правду очередную, столь ненавистную мне, бутафорию, воздвигая нелепые декорации, навроде той фетровой подушки во внешне приличном гробу. Но, видимо, всему свое время.

Старуха, вынырнув из увлекшей было ее пучины раздумий, слабо улыбнулась мне и, пошарив под подушкой, вынула оттуда чуть помятый серый конверт, внешний вид и цвет которого позволяли не колеблясь отнести его к временам давно прошедшим.

– Вот то письмо, молодой человек, – молвила, почему-то усмехнувшись своим словам, старуха. – Как видишь, оно у меня и сохранилось весьма неплохо, ибо не так уж много людей держали его в руках за все это время. Оно развязало череду новых событий, не менее, пожалуй, страшных, чем те, о которых я уже рассказала. Но не будем перепрыгивать – времени у нас достаточно, даже более чем…, -бабка Греты снова усмехнулась, словно сказанное ею имело какой-то скрытый смысл, до поры мне недоступный, – Прочти его и оставь у себя. Если я не ошибаюсь, оно должно стать просто еще одним экспонатом в твоей коллекции, не правда ли? Ну, пока ты читаешь, я передохну – давно не говорила я так длинно…

Я осторожно взял конверт из ее рук, для чего должен был подняться с пола, сразу почувствовав, как затекли мои руки и ноги за время сидения в одной позе, и, вернувшись в исходную позицию, бережно и не без некоторого захватывающего дух содрогания, вынул сложенный вчетверо, как и было сказано, лист бумаги, который сразу узнал, ибо именно на таких листах получал все послания моей хозяйки и возлюбленной – королевы кошмарных снов туземцев Патриции Кристианы Рауфф. Надо ли говорить, что и почерк был мне до боли знакомым…

" Моя золотая Гудрун!

Постигшие тебя переживания, должно быть, несколько выбили тебя из колеи, ибо потеря близких всегда несет с собой определенные проблемы и требования, которым мы должны порой следовать в независимости от того, хотим мы этого или нет. Ты отлично знаешь, что мне это известно, как никому и рискну предположить, что мое горе, которому ты по иронии судьбы в немалой степени поспособствовала, далось мне не менее тяжело.

Как ты, несомненно, уже начинаешь догадываться, именно упомянутое выше обстоятельство твоей причастности (как и причастности твоих неразумных товарок) к смерти Роберта сподвигло меня на некоторые поступки, последствия которых тебя сейчас мучают, и дало мне моральное право на это.

После того, как вы убили его, ты, бывая у меня и говоря со мной, ни единого разу ни словом не обмолвилась об этом происшествии, хотя я, признаться, ждала твоего раскаяния и была почти готова принять его. Ты же вела себя как ни в чем не бывало, и впоследствии, когда я вновь открыла двери своего дома для всей округи, даже привела ко мне трех остальных преступниц, полагая, видимо, что ваши довольные лица приносят мне радость после того, как вы упрятали в могилу моего Роберта. Вы наслаждались жизнью, используя мое гостеприимство как нечто призванное служить вам и само собой разумеющееся, нимало не беспокоясь о том,что я думаю по этому поводу.

Посему и случилось то, что случилось. Я прекрасно знала, что тела будут найдены собаками – не важно какими – покрытыми шерстью или в человеческом обличье, и вчера, будучи инкогнито на похоронах, искренне наслаждалась диким воем двух твоих подруг-наездниц, так и не сумевших оседлать жизнь. Твои же отрешенность и кажущееся самообладание не сбили меня с толку – я знала, что тем больнее тебе было…

Полагаю, впрочем, что драма только-только начата и в следующем действии главная роль принадлежит тебе.

Итак, я дома и жду тебя. Смею лишь заверить, что страха и отчаяния в моих глазах ты найдешь не более, чем обычно.

Твоя навеки Патриция"

Я окончил читать и задумался. В этом письме было все – отчаяние, боль, решимость и какая-то непередаваемая грация. Не было в нем лишь одного – признаков психического недуга. Не оставляло сомнений, что Патриция прекрасно отдавала себе отчет в своих поступках и их возможных последствиях, а слабые намеки на суицидальность лишь подчеркивали неординарность ее натуры, в которой я уже и без того был абсолютно убежден.

Гораздо больше опасений доставлял себе я сам, вернее, мое собственное психическое состояние. Мало того, что я, фактически, сплю с призраком и воспринимаю это как нечто само собой разумеющееся, я еще и не в состоянии проникнуться чудовищностью деяний моей пассии и осудить их, как сделал бы на моем месте любой нормальный человек. Странно, но моя преданность моей Даме в сером после того, как я узнал правду, не только не убавилась, но многократно возросла, словно в ее поступках было нечто, достойное поклонения.

Кстати, очень неплохо было бы услышать конец истории – я, помятуя слова старухи, сунул письмо во внутренний карман и попросил рассказчицу продолжать.

В начале октября, дождливого, как и было предсказано, и достаточно мромозглого, словно ранняя зима уже закидывала удочки, все четверо собрались у Гудрун… К слову сказать, в этой самой комнате, где с той поры практически ничего не изменилось. Мария, Амалия и Литиция по очереди прочли письмо и оценили по достоинству его откровенность, точно так же, как ты сейчас. Раздумывать, впрочем, было не о чем – намерения четырех вдов были ясны и, коротко обговорив детали, они вышли в темноту осеннего вечера, быстро превращающегося в ночь.

Когда взгляды Патриции и Гудрун встретились, из сердца овдовевшей художницы исчезли последние сомнения, ибо на нее смотрел сам дьявол, жалости к которому быть не могло. И тут, по воле судьбы, Гудрун Тапер, урожденная Арсани, совершила самую страшную в своей жизни ошибку – ошибку куда более весомую, чем та, когда она стала свидетельницей убийства…

Я говорила тебе про медальон, "случайно" найденный Патрицией и призванный, по словам молодой Рауфф, обеспечить "бессмертие их любви и вечное единение". Понимая, что сиерти не избежать, а может быть, даже стремясь к ней, Патриция сняла медальон с шеи и протянула его Гудрун, в "последнем слове" попросив ту собственноручно передать его Роберту, когда тот вернется. Несмотря на то, что эти слова выглядели полным бредом, а может быть, именно поэтому, Гудрун обещала бывшей подруге исполнить ее пожелание, не придав этому, разумеется, никакого значения по причине явной несуразности просьбы.

После чего Патриция была казнена. Казнена безобразно и жутко – четырьмя ненавидящими ее фуриями, проклявшими самое ее существование и без малейшего колебания приведшими свой приговор в исполнение. Что символично, произошло это на том самом камне у реки, где и все предыдущие, учиненные ею самой, убийства. У самого этого камня она и была похоронена, вернее, сброшена в наспех вырытую яму и завалена землей – участь, которой она сама когда-то подвергла тела своих жертв, с той лишь разницей, что ее яма была не в пример глубже, дабы ее обитательница не могла быть обнаруженной ни людьми, ни животными.

В последний момент, опомнившись, Гудрун бросила в яму и медальон, который буквально жег ей руки, пожалев, что допустила секундную слабость и дала глупое обещание монстру. Но это, к сожалению, уже не могло ничего изменить, ибо слова порой не столь безобидны, как кажется, и произнесенное когда-то обещание совсем не легко аннулировать – оно уже суть звено, намертво впаянное в цепь истории, смелый штрих широкой кисти, изменивший ее облик…