Читать книгу "Седьмая жена Есенина. Повесть и рассказы - Сергей Кузнечихин"

– Три шкуры!

– Могу и пять. За своих я ручаюсь, но чужим рот не заткнешь, не те времена. Опять же родственники могут…

– Родственники не могут. Зачем им такая слава. Сейчас позвоню своему помощнику, он придет, и все решите.

* * *

– Старик, слышал новость?

– О том, что мои стихи напечатали в «Юности»?

– Серьезно?

– Не, конечно. Шутю.

– Не ко времени, как всегда. Наш самый издаваемый поэт повесился.

– Евтушенко?

– Ему-то зачем? Местный классик.

– А этот с каких невзгод?

– Теперь уже не спросишь. Тебе полтора часа хватит, чтобы до «Сосульки» добраться?

– Смогу.

– Тогда подруливай. Помянем. И вот еще что, ты Сереге позвони, пусть тоже подходит.

– А его зачем?

– Парень при деньгах, лишним не будет.

– Тогда почему сам не позвонишь?

– Да он недавно стихи мне для газеты принес.

– Графоманские?

– Я еще не смотрел. Но печатать-то все равно не будем. Да он нормальный мужик, ты не переживай.

– У меня других переживаний хватает.

– Вот и позвони. Язык не отсохнет.

– А если он в командировке?

– Говорят тебе, три дня назад стихи приносил и никуда не собирался.

– Может, и Толю позвать?

– Как хочешь, но боюсь, что он с утра там сидит. Короче, мне надо материал в номер сдавать, кровь из носа, пока не допишу, не выпустят. Ты звони, а через полтора часа встречаемся.

* * *

Когда пришла в себя от сумасшедшей новости, подумала, что обязана сделать визит вежливости к несчастной вдове. Она даже подошла к шифоньеру и попыталась выбрать подходящий костюм, но спохватилась. Зачем? Подобные действия в ее функциях не предусмотрены. С какой стати должностное лицо заявится в дом, где случилась такая (и слова-то для определения не подберешь) беда? Разве что усугубить боль. И чисто по-человечески, что она может сказать испуганной женщине? Что знала покойного. Так его многие знали – известный поэт.

Толкнула дверцу шифоньера и вернулась на кухню.

Рядом с минералкой стояла недопитая бутылка. Сомнений перед выбором не было. Универсальные три звездочки: вечером – снотворное, утром – стимулирующее.

Каким напитком угощал ее поэт в гостиничном номере, она не помнила. Сколько лет прошло? Много. Ему было далеко за тридцать. Она работала инструктором в райкоме комсомола северного поселка. Самое начало карьеры. Молодая, энергичная, наглая. А как же без наглости, без нее всю жизнь просидишь на скучной галерке. На первом ряду веселее. Намечался слет учителей сельских школ. Идеи у сообразительной девчонки появлялись играючи. Увидела афишку с приглашением на творческий вечер и сразу поняла, какую выгоду для себя можно извлечь. А все-таки – выгоду или пользу? Если честно? Теперь? С высоты возраста и положения? А что ломаться? Ей и теперь даже больше, чем раньше, нравится та, немного угловатая с комсомольским значком на груди. И грудь была хороша! Значок лежал на ней, а не висел. Сбегала в магазин, купила три книжки по двадцать пять копеек. Пришла в клуб. Свободных мест на первом ряду не было. Подняла какого-то школьника, велела пересесть, потому что ей надо будет выступать. Придумывала на ходу. И верила, что встанет, поблагодарит, а заодно и попросит подписать книжки. Пока слушала стихи, ждала, что взгляд поэта выберет ее, как самую главную, самую необходимую для него. Но взгляд скользил мимо, куда-то в средние ряды. Она сердито оглянулась, но ничего достойного не нашла. Уязвленное самолюбие всегда придумает удобное оправдание. Быстренько убедила себя, что просить автографы в зале у всех на виду не совсем правильно. Если она хочет удивить книжками участников конференции, значит надо, чтобы заранее никто не знал. Когда поэт поблагодарил за внимание и предложил не стесняясь задавать вопросы, она поднялась и попросила прочесть стихи о матери. Сообразила, пока вставала с места, но выбрала безошибочно. Какая-нибудь зашоренная активисточка наверняка бы спросила об его отношении к творчеству Маяковского, а дуреха из воспитательниц детского сада – про любовь. И запросто могла бы поставить в неудобное положение. А стихи о матери – тема беспроигрышная: и врать не надо, и пускаться в сентиментальные рассуждения нет нужды. Ее вопрос оказался единственным. Остальные слушатели были способны только на громкие аплодисменты.

Заявиться в гостиницу вечером она посчитала не совсем правильным. И снова угадала. Потому что, когда пришла на другой день перед обедом, увидела на столе остатки серьезных посиделок. Но поэт выглядел вполне прилично. А у нее уже было с чем сравнивать. Насмотрелась на похмельного отца в подштанниках и на друзей по конференциям и слетам тоже успела насмотреться. Виновато улыбаясь, он посетовал на вечерних гостей, нагрянувших с дарами Севера, перед которыми трудно было устоять. Сознался, что у него слабость к северянам, восхищение, переходящее в чувство вины, хотя вроде и ни в чем не виноват, писал о них много, но сам не очень доволен написанным.

Она протянула ему книжки и попросила подписать. Поэт страдальчески посмотрел на стол. Притулиться было негде.

– Сколько пищи пропадает. И какой! Омулек нежнейшего посола! – сказал и блаженно зажмурился. – Вы, кстати, обедали?

Она покачала головой.

– Тогда снимайте пальто и составьте мне компанию. Выбрасывать еду – великий грех. Не я придумал, от стариков услышал.

Второго приглашения дожидаться не стала. И ведь сама предложила запереть дверь, чтобы не нагрянула любопытная дежурная. Предложила, вроде и не задумываясь, но как знать, может, этим и спровоцировала. Любопытная, непуганая.

Поэт скомкал газету, смел в тарелку с окурками рыбные кости и отнес ее на подоконник. За беспорядок извинился, но она заметила, что это его почти не смущает. И бутылку на стол выставил без лишних церемоний.

– К такой закуске без вина грех притрагиваться. Прямое неуважение.

– А вы знаете, чем отличается уха от рыбного супа?

Он задумался. Что-то хотел сказать, потом покачал головой, снова задумался и, радостно вскинув указательный палец, изрек:

– Запахом костра.

– Можно и так, но у нас, на Севере, считается, что к рыбному супу подается чай, а к ухе – водка.

– Замечательно! Обязательно где-нибудь использую.

Она видела, что он не притворяется, радуется, как ребенок, и даже удивилась его непосредственности. В клубе он держался более загадочно, хотя и в гостинице не обходился без возвышенных слов.

– Красивая девушка мне осветила утро туманное, утро седое. Кстати, знаете, кто написал?

Она не знала, но опять же быстро нашла, чем прикрыть прорехи в девичьей памяти.

– Если скажете, что вы, я сделаю вид, что поверила, но только из вежливости.