Читать книгу "Жена смотрителя зоопарка - Диана Акерман"

Антонина стояла в сторонке, тихонько всматриваясь в лица солдат, ища в них признаки грядущей беды, но тут они вошли в столовую, и один заметил на стене богатую коллекцию немецких сувенирных ложек. Он остановился, придвинулся ближе, его лицо неожиданно засветилось от восторга, и он указал товарищу на ряды аккуратно развешенных ложечек, каждая из которых представляла свой город. После чего солдат вежливо проговорил:

– Спасибо, у вас все в порядке, проверка закончена. До свидания.

И они ушли.

Размышляя над этим происшествием позже, Антонина решила, что ее спасли тогда всего лишь сентиментальные воспоминания и предположение, что у кого-то в этом доме, возможно, имеются немецкие корни. Привычка Марыси покупать немецкие сувениры и вывешивать на стену как какое-нибудь народное творчество помогла им избежать ареста, допроса, вероятно, смерти. Несмотря на все старания Антонины ничего не замечать, она все равно владела ценными сведениями (имена, места, контакты), как и Миколай, инженер по образованию и католик по вере, который, не без помощи «Жеготы», иногда укрывал евреев.

Наконец-то все снова отправились спать, и на следующее утро Антонина вернулась домой, где «гости» заверили ее, что, раз они с Яном так часто выкручиваются из трудных ситуаций, они, должно быть, живут «под счастливой звездой», а вовсе не безумной.

С приходом весны зоопарк вышел из спячки, и в нем снова забродила жизнь: на деревьях распустились новые листья, земля сделалась мягкой, приходило много горожан с садовыми инструментами, чтобы работать на своих маленьких земельных наделах. Жабинские дали приют еще нескольким отчаявшимся «гостям», которые поселились на вилле, в подвале и чуланах или устроились в тесных сараях и клетках. Их готовность обходиться без малейших удобств, отсутствие у них фотографий или семейных реликвий – все это сильно печалило Антонину, которая говорила о них в дневнике как о «людях, лишенных всего, кроме самой жизни».

В июне Антонина подтвердила, что жизнь полна неистощимого оптимизма, произведя на свет девочку, которую назвали Терезой, и эта девочка сделалась центром вселенной, несмотря на глобальные потрясения войны. Рысь был в восторге от новорожденной, и Антонина писала, что ей самой казалось, будто она вернулась в волшебную сказку о маленькой принцессе (принцессе Терезе Яблоновской, родившейся в 1910 году), которая каждый день получает подарки. Плетеную колыбельку из блестящей золотистой лозы, пошитое вручную детское лоскутное одеяльце, вязаные шапочки, кофты и чулки, и это в то время, когда шерстяные нитки было так трудно достать, – все это казалось «сокровищами принцессы, которые защищала волшебная сила». Одна их подруга из числа самых бедных даже расшила пеленки изящным узором. Антонина от этих подарков впадала в детство: она разворачивала бумагу, трогала их, восхищалась, раскладывала на покрывале, словно иконы. Семьи старались не заводить детей во время войны, поскольку жизнь была такой непредсказуемой, и появление прекрасного младенца стало добрым знамением для носителей одной из самых суеверных культур[88], особенно в отношении того, что касалось деторождения.

Например, по народным польским приметам, беременной женщине нельзя смотреть на калеку, а не то ребенок тоже родится калекой. Если беременная засмотрится на огонь, то ребенок, вероятно, родится с красными родимыми пятнами, а если она посмотрит в замочную скважину, он родится косоглазым. Если женщина, ожидающая ребенка, перешагнет через веревку, лежащую на земле, или пройдет под бельевой веревкой, ребенок при родах запутается в пуповине. Будущим матерям полагалось смотреть только на все красивое – пейзажи, предметы и людей, – а чтобы ребенок родился счастливым и общительным, ему нужно много петь и говорить с ним. Тяга к кислому предвещала рождение мальчика, а к сладкому – девочки. По возможности рожать следовало в счастливый день недели и в счастливый час, чтобы гарантировать ребенку достаток на всю жизнь, потому что в плохие дни рождаются ведьмы. Хотя Дева Мария благословила субботы, когда новорожденный автоматически ограждался от зла, рожденные в воскресенье могли вырасти духовидцами и пророками. Ритуалы, порожденные предрассудками, требовали сохранить и высушить пуповину, они сопровождали первое купание, первую стрижку, первое кормление и так далее. Поскольку отнятие от груди символизировало окончание младенчества, оно считалось особенно важным.

«Деревенские женщины верили, что существует определенное время, когда можно отнимать ребенка от груди. Прежде всего, этого нельзя делать, когда птицы улетают на юг, потому что тогда ребенок может вырасти диким и будет бродить по лесам. Если отнять ребенка от груди во время осеннего листопада, ребенок рано облысеет. Нельзя этого делать и после сбора урожая, когда все зерно старательно убрано в амбары, а не то ребенок вырастет очень скрытным» (Sophie Hodorowicz Knab «Polish Customs, Traditions, and Folklore»).

Кроме того, чтобы какой-нибудь завистливый сосед не сглазил ребенка, беременность необходимо было скрывать как можно дольше, тайну нельзя было раскрывать даже мужу. Во времена Антонины идея сглаза, зависти, лишающей богатства, тревожила многих поляков. Считалось, что любое счастливое событие открывает дорогу злу, и похвалить новорожденного – значит навести на него порчу. Фраза «какой красивый ребенок» считалась настолько губительной, что в качестве противоядия матери отвечали: «Ой, он такой урод» – и сплевывали от отвращения. Из этой же логики вытекала традиция, когда мать давала пощечину дочери, у которой начиналась первая менструация. Защита от сглаза в основном выпадала на долю матерей; оберегая свое потомство, они не выказывали счастья и гордости, жертвуя ими ради того, что они ценили превыше всего, ведь стоит что-нибудь полюбить, как тут же это потеряешь. Если католики видели угрозу для себя со стороны Сатаны и его подручных, то у евреев тоже имелся повседневный набор демонов, из которых лучше всего известен похожий на зомби диббук, дух умершего, который возвращается на землю, чтобы завладеть телом живого человека.

Десятого июля Антонина наконец поднялась с постели, чтобы отметить крестины Терезы небольшой вечеринкой. По традиции в такой день подают на стол хлебную косу с сыром, чтобы отогнать злые силы. Также была тушенка со свиным салом, приготовленная из коров, застреленных немцами прошедшей зимой. Ли́сник испек вафли, а Маурыций приготовил традиционный ликер на водке с медом, называемый «пэмпковэ» (от слова «пупок»). И конечно же, по мнению Маурыция, такое событие требовало присутствия его хомяка, поэтому Петр тоже был за столом; он начал собирать крошки, как обычно старательно проверяя каждую тарелку и чашку, задирая мордочку, принюхиваясь, шевеля усами, и наконец обнаружил источник нового аромата, сладко струившегося из ликерных рюмок. Взяв ликерную рюмку крошечными лапками, он принялся с удовольствием ее лизать, затем перешел к следующей рюмке и к следующей, пока, под смех собравшихся, совершенно не напился. За этот кутеж он дорого заплатил: на следующее утро Маурыций обнаружил своего компаньона на полу клетки, окоченевшего и безжизненного.