Читать книгу "Елизавета Петровна - Николай Павленко"

Молва приписывает заслугу появления знаменитого «Письма о пользе стекла» тоже Шувалову. Однажды Михаил Васильевич прибыл во дворец Шувалова во французском кафтане с большими стеклянными пуговицами. Кто-то из присутствовавших заметил, что ныне такие пуговицы не в моде, все пользуются металлическими. Михаил Васильевич так горячо и убедительно оспаривал это мнение и доказывал преимущества стекла перед металлом, что Шувалов, слушая его возражения, попросил ученого изложить сказанное в стихах. Выполнение просьбы вылилось в поэму о пользе стекла.

Два эпизода полезного для Ломоносова покровительства мецената заслуживают отдельного упоминания. Известно, что Ломоносов являлся изобретателем цветного стекла. Его производство требовало значительного числа работников для заготовки дров, песка и прочего. У Ломоносова отсутствовали средства для найма работников, а на рынке труда отсутствовала наемная рабочая сила. Выход из тупика состоял в приписке к стекольной фабрике крепостных крестьян. В удовлетворении просьбы Ломоносова неоценимую услугу оказал Шувалов — Сенат приписал к предприятию 30 крестьянских дворов.

В другой раз, в 1755 году, Шувалов выручил из беды Ломоносова, когда тот с горячностью выступил с предложением ограничить власть президента Академии наук и расширить права ученых. Шумахер без труда разгадал, в чью сторону были нацелены стрелы Ломоносова: всем было известно, что К. Г. Разумовский лишь числился президентом и всегда соглашался с тем, что предлагал Шумахер. Следовательно, ограничение власти президента означало ограничение полномочий Шумахера. Тот подсуетился и организовал письмо Разумовскому, подписанное, кроме него, Тепловым и Миллером, в котором они заявили об отказе присутствовать в академических собраниях, если в них будет участвовать Ломоносов. Разумовский тут же удовлетворил просьбу кляузников и отлучил Михаила Васильевича от участия в собраниях. Ломоносов пожаловался Шувалову: «Я осужден, Теплов цел и торжествует. Виноватый оправлен, правый обвинен. Коварнин (так язвительно именовал Ломоносов Шумахера. — Н. П.) надеется, что он и со мною так поступит, как с другими прежде. Президент наш добрый человек, только вверился Коварнину… Итак, в сих моих обстоятельствах ваше превосходительство всепокорнейшее прошу, чтобы меня от такого поношения и неправедного поругания избавить…» Помощь от Шувалова последовала, и Разумовский вынужден был отменить свое решение о лишении Ломоносова права присутствовать на академических собраниях.

Большие неприятности, на этот раз исходившие от Синода, ожидали Ломоносова в 1757 году: В знаменитом «Гимне бороде» Михаил Васильевич высмеивал стяжательство, корыстолюбие, разврат и пьянство духовенства. «Гимн бороде» настолько остро задевал интересы церковных иерархов, изображая их неприглядное бытие, что автору Синод угрожал серьезными карами, и если бы не заступничество И. И. Шувалова, то их Ломоносову избежать бы не удалось. Между тем именно в этом сочинении читатель обнаружит знакомые с детства строки:

Науки юношей питают, Отраду старым подают. В счастливой жизни украшают, В несчастной случай берегут.

«Гимн бороде» не содержал клеветнических наветов Ломоносова на духовенство. Чтобы убедиться в этом, достаточно обратиться к свидетельству московского архиерея Платона Малиновского, отмечавшего невежество священнослужителей и грубость нравов, царившую в монастырях. В своем послании в 1753 году он писал: «Некоторые монастырские настоятели в нашей епархии наказывают монахов и монахинь очень жестоко, не по-монашески, сверх данной им власти: услыхав о проступке, не удостоверясь подлинно, не только без совета, но и без ведома прочей братии, не смиряя духом кротости, не как братию, но как злодеев бьют, обнажа перед мирскими людьми в противность обета своего и закона Божия». Архиерей запрещал наказывать монахов и монахинь без согласия всей братии.

Шувалов оказывал Ломоносову не только моральную поддержку, защищая его от нападок недругов, но и помогал ему материально, что явствует из шутливо выраженной в стихах благодарности:

Спасибо за грибы, челом за ананас, За вина сладкие, я рад, что не был квас.

Пользуясь дружбой с Ломоносовым, Шувалов брал у Михаила Васильевича уроки по технике стихосложения — в XVIII веке было модно сочинять вирши, этим ремеслом занимались не только вельможи, но и монархи. Занималась этим даже не склонная к труду цесаревна Елизавета Петровна — вспомним ее стихотворение по поводу разлуки с одним из ее первых фаворитов.

Услуга Ломоносова в обучении фаворита стихотворству выглядит мелочью, по сравнению с тем, что талантливейший в стране одописец прославил не только монархов и монархинь, но и фаворита, выступавшего в роли покровителя ученых и муз. Шувалову доставило немало удовольствия, когда в стихотворении «О пользе стекла» он прочел такие слова:

А ты, о Меценат, предстательством пред нею Какой наукам путь стараешься открыть, Пред светом в том могу свидетель верный быть. Тебе похвальны все, приятны и любезны.

Главным результатом приятельских отношений ученого с меценатом было учреждение Московского университета. В литературе существуют две точки зрения относительно того, кому отдать пальму первенства в создании этого учебного заведения: Шувалову или Ломоносову.

Некоторые советские историки главную заслугу в создании университета приписывали сыну помора, а не дворянину, хотя и мелкопоместному, и фавориту императрицы. Один из авторов писал: «Шувалов бесспорно сыграл известную роль в осуществлении плана Ломоносова по основанию Московского университета», и далее: Шувалов присвоил себе славу «изобретателя сего полезного дела» и даже в донесении Сенату не упомянул имя Ломоносова, который, согласно версии автора, «был подлинным основателем Московского университета».

В донесении Шувалова Сенату действительно не упоминается имя Ломоносова. Автор, полагая, что Шувалов присвоил себе славу «изобретателя сего полезного дела» и ему было якобы «невыгодно, чтобы стала широко известна роль Ломоносова в основании университета», не объяснил при этом, какую выгоду мог извлечь Шувалов. Отсутствие в записке имени Ломоносова не должно вызывать удивления, если учесть степень влиятельности ученого и фаворита в сословно-бюрократическом мире того времени. Имя Ломоносова для сенаторов ничего не значило, в то время как имя влиятельного фаворита, пользовавшегося полным доверием императрицы, было на слуху, и не было такого храбреца, который бы посмел ему перечить. К слову сказать, и в кураторы университета прочили не сына помора, а «знатную персону», того же Шувалова. И еще одно соображение: Шувалов прислал Ломоносову черновик своего донесения Сенату, и Ломоносов, не страдавший скромностью, в письме к нему выразил не досаду, а радость по поводу того, что Иван Иванович перешел от слов к делу: «Полученным от вашего превосходительства черновым доношением Правительствующему Сенату, к великой моей радости, я уверился, что объявленное мне словесно предприятие подлинно в действо произвести к приращению наук, следовательно, к истинной пользе и славе отечества».