Читать книгу "Черный русский. История одной судьбы Уцененный товар (№1) - Владимир Александров"

Новость о том, что в двух сотнях миль наступают националисты, сильно напугала американцев в Константинополе. 23 сентября адмирал Бристоль распространил меморандум, в котором объяснялось, что, если случится военное противостояние между союзническими и турецкими войсками, американцы сохранят нейтралитет, но все равно эвакуируют всех американских граждан, живущих в черте и за чертой города. Был составлен подробный перечень всех 650 американцев (он включал и молодого журналиста по имени Эрнест Хемингуэй), но Фредерика и его семьи, как и следовало ожидать, в нем не было.

Националисты стали хозяевами положения, и ничто не стояло на пути к их цели – вернуть себе остальную часть страны. 11 октября 1922 года Великобритания, Франция и Италия признали претензии Кемаля и подписали Муданийское перемирие. Они также договорились о новой мирной конференции для пересмотра кабального Севрского договора, предусматривавшего разделение Османской империи и интернационализацию Константинополя.

Затем Кемаль переключил свое внимание на внутреннего врага – султана. Мехмед VI, похожий в своих очках на прилежного ученика, унаследовавший трон от брата, с самого начала противостоял националистам и винил их в бедствиях, выпавших на долю Османской империи после войны. Какое-то время его правительство в Константинополе, чьи полномочия уже были жестко ограничены союзниками, продолжало работать независимо от националистского правительства, сформированного в Ангоре. Поначалу националисты попытались сохранить личную лояльность султану, но окончательный разрыв между ними стал неизбежен. 1 ноября 1922 года Кемаль и националисты объявили об упразднении султаната. Через две недели Мехмед VI выскользнул из дворца Долмабахче, сел на британский линкор и бежал на Мальту, а затем в изгнание на Итальянскую Ривьеру.

Во вторник 24 июля 1923 года был подписан Лозаннский мирный договор – и сведения об условиях были худшим вариантом того, чего так боялись иностранные жители Константинополя. Союзники были вынуждены оставить все свои империалистические планы в отношении Турции и вскоре должны были освободить город. Фредерик ждал этой новости и понимал ее серьезность. На следующий же день, в среду 25 июля, он поспешил в американское генконсульство и фактически сдался на милость дипломатов. Несмотря на отказ, полученный им ранее, американцы были его последней надеждой.

Как ни странно, на этот раз американские дипломаты были более восприимчивы к просьбам Фредерика и согласились попытаться ему помочь. Почему? Как показывают их дальнейшие слова и действия, их совесть не была кристально чиста из-за той роли, которую они сыграли в отказе Государственного департамента. К тому же они не были безразличны к удовольствиям, которые доставлял «Максим», – среди них были его постоянные посетители. Наконец, они стали чисто по-человечески симпатизировать Фредерику – видя, с каким трудом он добился успеха, насколько он уязвим из-за резко поменявшейся политической ситуации и как критично его положение.

Сразу после подписания Лозаннского договора турецкие власти объявили, что все находящиеся в Константинополе иностранцы обязаны до 1 августа стать на учет в полиции. Чтобы сделать это, Фредерику нужно было официальное признание в качестве иностранного гражданина; без этого его могли депортировать и лишить собственности. Поскольку до крайнего срока была всего неделя, Равндаль согласился рассмотреть просьбу Фредерика и отправить телеграмму в Вашингтон, хотя и за счет Фредерика, который должен был заплатить авансом.

Равндаль телеграфировал в Государственный департамент в четверг, 26 июля, с просьбой «возобновить» дело Фредерика. Он пояснил, что претензии к нему со стороны кредиторов «практически полностью удовлетворены» и что Фредерик обещает заплатить налог с дохода за несколько предыдущих лет в том случае, если «его признают». Проявляя более чем просто формальный интерес к делу Фредерика, Равндаль даже поискал прецедент в обширном дипломатическом руководстве, касающемся подобных вопросов (в «Дайджесте» Мура), и сослался на одно дело от 1880 года, которое, по его мнению, было похожим.

Но при этом Равндаль был связан политикой Государственного департамента относительно репатриации, и указанные им условия, по которым Фредерику может быть выдано «временное свидетельство о регистрации», были безжалостны. В свидетельство можно было включить его детей, но не «жену» (скептические кавычки принадлежат Равндалю), к тому же Фредерик должен был до мая 1924 года вернуться в Соединенные Штаты и отдать детей в школу. Другими словами, для получения американской протекции Фредерик должен был бросить Эльвиру, оставить «Максим», навсегда согласиться на второразрядный статус чернокожего в Соединенных Штатах и обречь на ту же судьбу сыновей. Тем не менее Фредерик согласился – хотя возможно, что у него были другие идеи насчет того, как он поступит, если добудет паспорт, дающий возможность путешествовать или хотя бы уехать из Константинополя. (Как он, несомненно, уже знал из газет и от разъезжающих артистов, работавших у него, для многих черных американских музыкантов и антрепренеров надежным местом стал Париж.) На следующий день после того, как Равндаль послал телеграмму, Фредерик подписал машинописную расписку. Она гласила, что он был «всегда готов выполнять все обязательства, которые накладывает американское гражданство», и «готов заплатить налог с дохода за эти три года в размере около тысячи долларов [40 000 долларов по сегодняшнему курсу] – как только мне будут переданы документы, касающиеся моего нового гражданства».

Ответ из Вашингтона пришел меньше чем через неделю и был столь же безрадостен, сколь краток: «Настоящим уведомляем, что Департамент не может изменить решение, указанное в его письме от 20 января 1922 г. Сбор: 2 доллара 70 центов».

Но Фредерик все еще не был готов сдаться. В городе у него оставался один влиятельный знакомый – адмирал Марк Бристоль. Твердый на вид человек с решительным взглядом, соответствующим его высоким званию и положению, Бристоль был при этом очень добр и вместе с женой много занимался благотворительностью, помогал русским беженцам и открыл американский госпиталь. Бристоль проявил личный интерес к просьбе Фредерика и попросил Ларри Ру, корреспондента «Чикаго дэйли трибьюн», который тоже знал Фредерика, провести свое расследование. Ру опросил других живших в городе американцев, а также подчиненных Фредерика, и 24 августа 1923 года написал Бристолю серьезное письмо. Он утверждал, что Фредерик – «несомненно, американец»; что после первых неурядиц тот добился в своем деле «завидного» успеха; что его уважают как человечного работодателя; и что Государственный департамент проявил по отношению к Фредерику дискриминацию, отказав ему в паспорте на основании «правила, которым сплошь и рядом пренебрегают ради тех, чьи намерения, гражданство, способ вести дела и принадлежность к американской культуре гораздо более сомнительны». Ру докладывал также, что ни Аллен, ни Равндаль больше не имеют к Фредерику претензий и что оба они «действительно хотят помочь ему выпутаться из этого затруднительного положения». Ру заключал, что если Госдепартамент ничего не сделает, чтобы обезопасить Фредерика от конфискации его собственности турками, то «никакой справедливости просто нет».

В письме Ру есть несколько неточностей, которые, видимо, обусловлены стремлением опрошенных представить свои отношения с Фредериком в максимально положительном свете. Заявление Аллена о его желании помочь Фредерику с трудом согласуется с его центральной ролью в саботаже первых заявлений Фредерика на паспорт, хотя и возможно, что за последующие два года он изменил свое к нему отношение. Сообщение Ру о том, что Равндаль не имеет к Фредерику замечаний, противоречит тому, как Равндаль отозвался об Эльвире в своей телеграмме в Вашингтон от 26 июля. И все же, несмотря на все эти оговорки, примечательно, что столь многие из влиятельных белых американцев, живших в городе, так сплотились вокруг Фредерика.