Читать книгу "От сохи до ядерной дубины - Владимир Губарев"

– Анатолий Петрович Александров… Расскажите о нем.

– Я начну, пожалуй, с того, когда я впервые увидел Анатолия Петровича. По-моему, это был январь 70-го года. Случилась тяжелая авария на заводе «Красное Сормово» в Горьком. Там шла серия атомных подводных лодок. На одной из них произошла цепная реакция в реакторе, воду из него выбросило до ста метров. Водяной столб пробил крышу, радиоактивная вода попала на людей, которые находились вокруг. Как всегда, такие случаи происходят в ночь с пятницы на субботу или с субботы на воскресенье – будто особые периоды времени для аварий. Меня срочно вызвали, я приехал на завод вечером. Из Москвы прилетел министр судостроительной промышленности Бутома, главком ВМФ Горшков и академик Александров. Представьте: город с полуторамиллионным населением, завод почти в центре города. И никакой паники, никакой расхлябанности. Анатолий Петрович рассматривает ситуацию самым тщательным образом. Здесь же разрабатывается программа действий по дезактивации. Проводится анализ, почему такое случилось и что сделать, чтобы ничего подобного не повторилось на других лодках здесь и на остальных предприятиях, где они строятся. И в такой аварийной, критической ситуации было видно, как проявляются не только опыт и знания, но и личностные качества Александрова. Можно было устроить разгон, снять с работы руководство завода, использовать другие репрессивные меры, но в первую очередь решалось, как ликвидировать последствия аварии, понять, почему она произошла. Разбиралось до деталей, до тонкостей, начиная с чертежей и до начала возникновения аварии – кто и где находился, что делал, были ли нарушения инструкций… Это был глубочайший анализ случившегося. Так действовал Александров. Кстати, такая же черта была присуща и Юлию Борисовичу Харитону. То, что мы избежали многих неприятных случаев с ядерным оружием, а они у нас, естественно, возникали, это заслуга Харитона, его дотошности, понимания ситуации, глубокого знания сути дела. Анатолия Петровича Александрова и Юлия Борисовича Харитона я поставил бы на одну доску и с точки зрения нравственности поведения, знаний и ответственности в принятии решений… Флот гражданский – ледоколы – был любимым детищем Анатолия Петровича. Так же как и военно-морской флот. Ледоколы – это как бы второе дитя его, и вместе с академиком Хлопкиным он вложил немало энергии в развитие этого направления. Курчатовский институт как научный руководитель и ОКБ машиностроения как главный конструктор делали все возможное в обеспечении надежности и безопасности этих судов. Причем по инициативе Анатолия Петровича был заложен научно-исследовательский институт в Сосновом Бору как стендовая база отработки активных зон для атомного подводного и надводного флота и ледоколов. Шло взаимное обогащение военно-морской тематики и гражданской, и то, что этот институт носит сегодня имя Анатолия Петровича Александрова, лишний раз показывает его вклад в развитие морской атомной тематики.

– По-моему, ваша подпись стоит и под решением ледокола идти на Северный полюс?

– Нет, это решение принималось моряками и Александровым. Мои подписи, к сожалению, чаще всего стоят под «неприятными» случаями. Трагедия с «Комсомольцем», были и другие случаи, когда приходилось входить в правительственные комиссии и разбираться в случившемся. Такая уникальная техника, как атомная, не обходилась без неприятностей. Каждый раз приходится делать необходимые выводы… Чувство ответственности, которое было присуще Ефиму Павловичу Славскому, Игорю Васильевичу Курчатову, нашим академикам, о которых мы упоминали, не должно нас покидать никогда, потому что эта техника таит в себе риск и определенную потенциальную угрозу. С ней надо разговаривать на «вы», она не прощает ни расхлябанности, ни упрощенства, ни поспешности, ни самонадеянности. Она требует другой культуры отношений между людьми, на мой взгляд, нравственный аспект наиболее выпукло проявляется именно в этой технике.

– Мне хотелось бы, чтобы вы охарактеризовали роль в атомной промышленности Челябинска-40.

– Впервые я туда попал в начале 70-х годов, когда мы резко увеличили программу ядерных испытаний. Для зарядов нужны были материалы, и мне пришлось проехать «Маяк», Чепецкий механический завод, Ульбинский завод, Сибирский химкомбинат и другие. Нужно было войти в прямые контакты с директорами, договориться о взаимодействии. На комбинате «Маяк» я познакомился с Броховичем. Это уникальная личность, человек, прекрасно и глубоко разбирающийся во всех тонкостях своего комбината. Там, где возникала аварийная ситуация, он своими руками ликвидировал ее. Я был там несколько дней, и он провел меня по всем технологическим переделам. Мы ставили перед комбинатом новые задачи. К примеру, нам нужно было изготовить оболочки для нового заряда из нептуния-237. Это непростой, коварный материал. Он взялся это сделать. Есть разные люди, и поведение у них разное. Одни начинают говорить о трудностях, проблемах, сложностях, а другие – к ним относился и Брохович – делали. Если надо, то надо – и делали! Мы были с ним и на заводе РТ – радиохимическом заводе, и на всех реакторах, и на заводе, где делали оболочки для ядерных зарядов, и так далее. Он с душой отнесся с моему обращению, и мы не испытывали никаких затруднений при работе с комбинатом… На протяжении нескольких десятилетий мне неоднократно приходилось бывать на этом комбинате, и у нас установились прекрасные отношения. Правда, он с обидой воспринял, когда мне пришлось принимать решение об остановке первого промышленного реактора «А». Это было тяжелое время для людей, которые все свои силы, энергию, весь свой творческий потенциал отдали созданию реактора, а теперь его надо было останавливать и разрушать. А он был там с 46-го года, с самого первого дня. Психологический удар был сильным, и, честно признаюсь, решение об остановке реактора он воспринял чуть ли не с боем. У руководителей наших предприятий не было сводных цифр, им было неизвестно, сколько у нас плутония, трития, сколько у нас зарядов сегодня, сколько будет завтра, какой арсенал есть и какой нужен. Поэтому они воспринимали происходящее со своих позиций, и нашу встречу с Броховичем решение о реакторе «А» омрачило.

– Вы были на «Маяке», когда «Аннушку» хоронили?

– Нет, я не поехал. Я понимал настрой людей, которые вынуждены хоронить реактор. Ведь он работал почти сорок лет. Это была их жизнь. Ситуация была тяжелой – я не поехал…

– А какова роль «Маяка» сегодня? Столь же значительна, как и в прошлом?

– «Маяк» – это был наш первенец отрасли с точки зрения ядерных материалов. На его плечи выпала тяжелейшая задача – сделать первый промышленный реактор, на котором было немало неприятностей, аварий. Прошли через все, пока его не наладили. Там был первый радиохимический завод. Там тоже были сложности, когда нарушалась герметичность труб, радиоактивная жидкость, течи, люди облучались и так далее. Он первым освоил оболочки для ядерных зарядов из металла, то есть он шел первым, первым, первым. Вместе с наукой, с учеными. Курчатов сидел там месяцами. Ванников. Анатолий Петрович Александров. Приезжали руководители из Хлопкинского института, Бочвар там много месяцев провел. Цвет нашей науки вместе с промышленниками делали первые шаги. И сделали дело! В 49-м году взорвали бомбу. Реактор мощностью 100 мегаватт построили за 20 месяцев – меньше чем за два года! Причем первый… Был «Ф-1», но это совсем другой реактор… Я считаю, что в дальнейшем его функции как научного центра по производству ядерных материалов для зарядов, оболочек из плутония, сохранятся, потому что это будет единственный завод в отрасли, где это производство будет сохраняться и оснащаться новые современными технологиями. До тех пор, пока есть ядерное оружие. На Сибхимкомбинате аналогичное производство закрывается. Это первое. Второе. Большая роль «Маяка» – производство трития. Без трития нет ядерного оружия. Производство трития также сохраняется. Это уникальное место, где находятся тритиевые технологии… Далее. Это производство так называемых газовых реакторов, которые содержат тритий для боеприпасов. Это также уникальное и единственное производство, которое сохраняется. Таким образом, в сфере военной его роль и дальше исключительная и, можно сказать, единственная… Его роль, конечно, очень трудная с точки зрения переработки ядерного топлива. Практически это единственный у нас завод, на котором мы реально перерабатываем ядерное топливо, высокоактивные отходы и остекловываем их. Соответствующие печи построены и строятся новые. Наиболее сложную часть замкнутого ядерного цикла осуществляют на «Маяке». Там же разрабатываются топливные элементы для быстрых реакторов. Завод не успели построить в советские времена, но сейчас есть небольшая установка. Уран-плутониевое топливо проходит отработку, ведутся исследовательские работы. То есть у него есть ряд направлений военного и гражданского назначения, которые говорят о том, что судьба «Маяка» – нашего первенца – не только будет сохраняться, но и улучшаться.