Читать книгу "Эммануэль. Верность как порок - Эммануэль Арсан"

Зверек склонил голову и поднял ухо, прислушиваясь к звучавшему голосу.

Полным задумчивости взглядом он смотрел на человека, который поставил диск с песней, а тот смотрел на него. Огромные выпученные глаза зверька блестели, что придавало им сходство с добрыми инопланетянами, посетившими нашу планету из любопытства или от желания помочь землянам.

Контраст между глазами лемура, буквально выходящими за пределы его смешной мордочки, и глазами биолога-меломана, почти полностью скрытыми под полуопущенными веками, был столь же разителен, как и разница в габаритах: лемур был ростом с кошку; молодой же ученый, державший животное на руках, ростом и габаритами больше походил на баскетболиста.

И все же, глядя на них, Лукас ни секунды не сомневался, что в словах и музыке легендарного Армстронга и хрупкий зверек, и его мускулистый компаньон нашли один и тот же смысл. Такие понятия, как жизнь и любовь, знакомы не только сильным мира сего.

Он молча слушал песню, не желая беспокоить приятелей:

У нас есть все время мира.

Времени достаточно, чтобы за жизнь

Раскрыть все драгоценные сюрпризы,

Что приготовила любовь.

У нас есть вся любовь мира.

И даже если это все, что мы имеем,

То ты поймешь,

Что большего нам и не надо.

Каждый шаг на этом пути мы совершим,

Оставив все заботы мира далеко позади.

Да! У нас есть все время мира

Лишь для любви!

И не больше, и не меньше:

Только любви!

Когда песня закончилась, он спросил:

– Это последняя песня, которую он записал перед смертью, не так ли?

– Да, – отозвался Хироши. – Девятнадцать лет назад. Мы тогда еще были детьми. Но я ее выучил наизусть сразу же, как только услышал.

Вероятно, считая, что про него забыли, большеглазый зверек решил напомнить о себе. Пользуясь своим богатым вокальным репертуаром, он издал характерный щелчок, за которым последовало урчание, не нуждавшееся в толковании.

Собеседники виновато переглянулись, и Лукас долгое время молча смотрел на лемура, прежде чем наконец задать очередной вопрос своему собеседнику:

– Ну что? Действительно ничего нельзя больше сделать?

– Если бы можно было, Пентесилея[57]уже сделала бы это для меня, – заверил его Хироши.

– Кто знает… Быть может, ей так понравилась ее новая шерстка, что она не хочет с ней расставаться.

В тот момент он все же испытал некое чувство гордости от того, что сумел создать столь чудодейственное зелье красоты. Химик преобразил окрас самки лемура до неузнаваемости. Ее шкура и до этого была на редкость красивой, но теперь шерсть стала гуще и засияла всеми цветами радуги.

Серую спинку, белый живот, черные пятна вокруг глаз и полосатый хвост теперь покрывала переливающаяся разноцветная шерстка.

Благодаря этому интересному эффекту зверек казался неосязаемым, точно мираж, как бы сотканным из чистого света, из всех нитей цветового спектра. Лемур мягко светился, и его шерстка выглядела почти прозрачной, как воздух после грозы. И, похоже, сама Пентесилея так же, как и Лукас Сен-Милан, гордилась переменами в своей внешности.

Яркие радужные тона не были просто зафиксированы на ее шерстке: они смешивались, скользили, словно танцуя под ритмы некой загадочной музыки.

Позднее Лукас осознал, что в этом и заключалось его субъективное понимание вариативности, сравнимое, пожалуй, с потоком солнечного ветра, эффекты которого менялись в соответствии с тем, пропускают ли космические частицы звездный свет или нет.

Даже через телескоп, даже когда луна была скрыта тончайшей пеленой тумана – даже тогда Лукас не видал такого удивительного сияющего ореола. Так мог бы изобразить звезду какой-нибудь неопытный художник, наградив ее золотистым свечением всего многообразия драгоценных камней. Так, вероятно, мерцают сказочные феи, но никак не небесные светила.

* * *

Лукас обошел лабораторию и с удовольствием отметил, что первый подопытный – бывший пасюк по кличке Фалес – также ничуть не расстроился по поводу своей новой цветной окраски. Скорее, даже наоборот.

Каллиопа и Каллипига, некогда бледные безволосые мыши, тоже преобразились до неузнаваемости и теперь были чудо как хороши.

Уистити[58]по кличке Гиппарх, который до преображения явно чувствовал себя не в своей тарелке, теперь остепенился, стал спокойным, независимым и осмотрительным, чем вызывал немалое уважение Лукаса.

«Похоже на то, – думал ученый, – что мой препарат сделал их не только красивее, но и умнее!»

– Что ж! – проговорил он. – Раз уж мы можем наблюдать за ними сколь угодно долго, вовсе не обязательно развивать в них комплекс преждевременного взросления, и эксперимент можно приостановить. Можешь разрешить им вернуться в вольеры.

Сказав это, он горько вздохнул, словно все его надежды и мечты разбились в пух и прах. Следующее решение далось ему с трудом:

– Ну а я пока сообщу кому следует плохую новость.

– Что-то не так? – обеспокоенно спросил Хироши.

– Я больше не могу умалчивать о своих ошибках. Красавице, для которой предназначался препарат, пора бы узнать, что она связалась с опасным кретином.

* * *

Глаза Хироши под полуопущенными веками иронично улыбались. Его было не так-то просто смутить.

Не сказав больше ни слова, он снова принялся гладить Пентесилею.

Самка лемура в ответ обвила его шею лапками и свернулась клубочком у него на груди. Сияя всеми цветами радуги, она посмотрела своими огромными выпученными глазами на Лукаса, но тот уже повернулся к ним с Хироши спиной и направился к телефону.

2

Первой в Pousse-cafe[59]приехала Эммануэль. Когда ей по телефону позвонил Лукас, она ответила ему:

– Плохая новость? Сейчас все расскажешь: я бегу к тебе.

– Я не в Марамуйе, – предупредил он. – Встретимся где-нибудь на полпути.

В этом бистро несколькими годами ранее Эммануэль встречалась с Марой: школа девушки располагалась в двух шагах от заведения. Но теперь Эммануэль хотела обниматься у всех на глазах с мужчиной.

– Я хотел поговорить с тобой о подарке на день рождения, – начал Лукас, едва они сели за столик.