Читать книгу "Флэшмен на острие удара - Джордж Макдональд Фрейзер"

Нет-нет, в целом, отбрасывая мелкие шероховатости, план русской экспедиции казался мне вполне надежным. Но непосредственно для меня это не имело значения. Мне оставалось дожидаться момента, когда мы придем в Афганистан и меня выведут на волю, чтобы развернуть, как это назвал Игнатьев, «пропаганду» в пользу русских. Тогда наступит время поискать глазами подходящие горы или леса, или нору в земле — любое местечко, где можно будет спрятаться от Игнатьева. О цене неудачной попытки к бегству даже думать не хотелось.

Зная меня, вы сочтете странным, как в такой ужасный момент, когда надо мной нависала тень жестокой смерти, я мог так хладнокровно рассуждать. Ну, это не потому, что я стал с возрастом храбрее, скорее наоборот, просто за прошедшее время хорошо усвоил истину: нет пользы в том, чтобы тратить время и силы, оплакивая свою злую судьбину, глупость и упущенные возможности. Не стану спорить, при мысли о том, как близок я был к победному финишу, мне хотелось рвать на голове волосы, но произошло то, что произошло. Каким бы ужасным ни являлось мое теперешнее положение, какие опасности и тяготы ни ждут меня впереди, переживаниями делу не поможешь. Не так-то просто это принять, когда увязнешь по уши, как я, но никогда не забывайте золотого правила: если игра складывается против вас — терпите и ждите шанса сжульничать.

Вот в таком состоянии философского смирения покинул я на следующий день форт Арабат, начав путешествие, подобного которому, полагаю, не совершал еще ни один англичанин. Вы можете проследить его по карте, все полторы тысячи миль, и палец ваш проследует по местам, которые и во сне не пригрезятся. От края цивилизации в дикую глушь, через моря и пустыни к горам, на которые не взбирался еще ни один человек, через города и народы, которым более уместно населять страницы «Тысячи и одной ночи», чем скромные «мемуары путешественника поневоле» (как поименовали бы их в ученых трудах), с которого всю дорогу не спускали глаз два здоровенных казака.

Первая часть пути была слишком знакомой: по Арабатской стрелке, через мост в Геническе, потом на восток, вдоль тоскливого зимнего побережья, в Таганрог, на грязных улицах которого снег уже начал таять, превращаясь в месиво, а местные жители похмелялись после большой зимней ярмарки в Ростове. По моим наблюдениям, русские почти постоянно выпивши, но если вам в ближайшие после ростовской ярмарки недели удастся найти на территории между Черным и Каспийским морями хоть одну трезвую душу, таковой окажется отшельник-баптист. Таганрог был переполнен возвратившимися гуляками. Ростов я не очень хорошо помню, как и реку Дон, но после них мы пересели на телеги, и, поскольку сам великий Игнатьев скакал во главе своего маленького кортежа из шести повозок, скорость развили приличную. Слишком приличную для Флэши, беспомощно болтавшегося на дне одной из телег. Оковы начали жутко досаждать мне, и каждый толчок отдавался мучительной болью в запястьях и лодыжках. Вам может показаться, что кандалы — не более чем простое неудобство, но когда при любом движении ты вынужден поднимать несколько фунтов железа, врезающегося в твою плоть и давящего на кости, и не можешь лечь, чтобы оно не вгрызалось в тебя, это становится настоящей пыткой. Я умолял снять оковы, хотя бы на пару часов, и в качестве ответа получил пинок в полузажившее ребро.

Казаки, как известно, никогда не моются — хотя каждый день тщательно чистят одежду щеткой, — и мне тоже не позволяли, так что за время, пока мы ехали по заснеженной степи на восток от Ростова, я весь оброс, засалился и чесался во всех местах, распространяя вокруг аромат чеснока, без которого у них не обходится ни одно блюдо, и молился только о том, чтобы не подцепить какую-нибудь заразу от своих вонючих провожатых, так как они спали по бокам от меня, просунув нагайки в мои цепи. Да, это совсем не медовый месяц в Бадене, доложу я вам.

По этой бесконечной равнине, делающейся все более дикой по мере пути, мы проделали четыреста миль, что заняло у нас, как помнится, пять дней: телеги летели стрелой, лошади менялись на каждой почтовой станции. Единственное изменение к лучшему состояло в том, что постепенно становилось теплее; когда мы достигли больших солончаков Астрахани, снег исчез почти совершенно, и стало можно ехать без тулупа.

Город Астрахань сам по себе — жуткая дыра. Окружающая его местность плоская, как в Уоше, и им пришлось обвести город большой дамбой, чтобы Волга не смыла его в Каспийское море или еще куда-нибудь. Как и следовало ожидать, климат там нездоровый: холера так и витает в воздухе, и поэтому, прежде чем пересечь дамбу, Игнатьев приказал всем смочить лицо и руки уксусом, как будто от этого может быть какой-то прок. Но таким образом удалось хотя бы раз за дорогу умыться.

Должен признать, в Астрахани есть одна хорошая вещь — женщины. По мере продвижения к Каспию люди становятся более худыми, напоминая скорее азиатов, чем настоящих русских, и некоторые из этих смуглых девчонок, с их большими глазами, прямым носом и пухлыми губками произвели на меня впечатление, несмотря на то что я, пребывая в столь плачевном состоянии, сидел, стряхивая пыль с бороды. Но мне, естественно, до них было не добраться: Флэши и его неразлучных провожатых ждали кремль да парочка душных ночей в темнице, пока нас не погрузили на борт парохода, идущего через Каспий.

Море это не совсем настоящее, глубина его не превышает двадцати футов, а потому суда тут имеют небольшую осадку, и их болтает, как каноэ. Меня все время подташнивало. Казакам же, никогда не плававшим прежде, пришлось совсем плохо: они блевали и молились попеременно. Но меня, тем не менее, не оставляли ни на секунду, и я, с нарастающей тревогой, стал думать о том, что если эти два сторожевых пса так и продолжат пасти меня всю дорогу до Кабула, шансов сбежать будет немного. Игнатьева они боялись даже больше, чем я сам, и даже когда качка была невыносимой, один из них, катаясь по палубе и давясь рвотой, все же цеплялся рукой за цепь на моей лодыжке.

После четырех дней мучений мы оказались среди группы неприглядных песчаных островков, лежащих у входа в порт Тишканди, являвшийся местом нашего назначения. Мне недавно сказали, что его больше не существует — это еще одна особенность Каспийского моря: береговая линия оного меняется постоянно, как русло Миссисипи. Вот есть острова, а на следующий год они превращаются в холмы на полуострове, а тем временем обширный участок берега исчезает, превратившись в лагуну.

Исчезновение Тишканди вряд ли можно считать утратой: это было простое скопление жалких хижин да шаткий причал вдобавок, а за портом, минуя прибрежные солончаки, начиналась простиравшаяся на две сотни миль иссохшая, безжизненная пустыня. Возможно, ее можно считать степью, но она представляет собой каменистое унылое место, годное только для верблюдов да ящериц.

— Усть-Юрт, — проговорил один из офицеров, кивнув в ее сторону, и от одного только названия сердце мое ушло в пятки.

Страна эта и впрямь была опасна. У причала нас ждал эскадрон улан, предназначенный служить охраной против диких племен пустыни. Этот край лежал вне границ России, и его непокорный народ грабил русские караваны и нападал на сторожевые посты при первой возможности. Располагаясь на ночлег, мы устраивали настоящий маленький лагерь, с сангарами[87]по углам, часовыми и конным разъездом из полудюжины улан. Все по деловому, совсем не так, как я ожидал от русских. Насколько я понял, они прошли суровую школу, как мы на своей северо-западной границе. Тут все просто — либо ты хороший солдат, либо мертвый.