Читать книгу "Бледный огонь - Владимир Набоков"

Если я правильно понимаю смысл этого сжатого замечания, наш поэт высказывает здесь мысль, что жизнь человека — это только серия подстрочных примечаний к обширному, эзотерическому, неоконченному шедевру.>>>

Строка 949: И все время

В какую-то минуту, утром 21 июля, последнего дня своей жизни, Джон Шейд так начал свою последнюю пачку карточек (от семьдесят седьмой до восьмидесятой). Две безмолвные зоны времени слились теперь в стандартное время одной человеческой судьбы; и не исключено, что поэт в Нью-Уае и разбойник в Нью-Йорке проснулись в то утро под один и тот же дробный удар секундомера Блюстителя их времени.>>>

Строка 949: И все время

И все время он приближался.

Внушительная гроза приветствовала Градуса в Нью-Йорке в вечер его прибытия из Парижа (понедельник, 20 июля). Тропический ливень затопил подвалы и рельсы подземной дороги. По превратившимся в реки улицам играли калейдоскопические отражения. Виноградус никогда не видал такого разнообразия молний, — так же как и Жак д'Аргюс, и Джек Грей, коль уж на то пошло (не будем забывать Джека Грея!). Он остановился в третьеклассной бродвейской гостинице и крепко спал, лежа брюхом вверх на одеяле, в полосатой пижаме того сорта, который земблянцы называют rusker sirsusker («русский костюм в полоску»), — и оставаясь, как всегда, в носках: с самого 11 июля, когда он посетил финские бани в Швейцарии, он не видал своих босых ног.

Было 21 июля. В восемь утра Нью-Йорк разбудил Градуса грохотом и ревом. Как обычно, он начал свое смутное дневное существование с того, что высморкал нос. Затем он вынул из картонного ночного футляра и вставил в свой, подобный маске Кома, рот набор исключительно крупных и свирепых на вид зубов, — единственный, в сущности, серьезный изъян в его внешности, в остальном безобидной. Покончив с этим, он выудил из портфеля два прикопленных бисквита petit-beurre и даже еще более старый, но вполне съедобный, маленький мягковатый бутерброд с имитацией ветчины, туманно связанный с путешествием на поезде из Ниццы в Париж в прошлую субботу ночью: это было не столько экономией с его стороны («Тени» как-никак выдали ему изрядный аванс), сколько животной приверженностью к привычкам своей бережливой юности. Съевши в постели эти лакомства на завтрак, он начал готовиться к самому важному дню своей жизни. Побрился он с вечера — одной заботой меньше. Свою верную пижаму он запихал не в чемодан, а в портфель, оделся, отстегнул от подкладки пиджака, как камея розовый, забитый грязью между зубьями карманный гребешок, протащил его сквозь свои щетинившиеся волосы, аккуратно надел мягкую фетровую шляпу, вымыл обе руки приятным модерным жидким мылом в приятной, модерной, почти без запаха, уборной по другую сторону коридора, помочился, сполоснул одну руку и, чувствуя себя чистым и опрятным, пошел прогуляться.

Он никогда прежде не бывал в Нью-Йорке, но, как многие полукретины, был выше новизны. Накануне вечером он пересчитал окна в вертикальных рядах освещенных нескольких небоскребах и теперь, проверив высоту еще нескольких зданий, почувствовал, что знает все, что можно было знать. Он выпил полную до краев чашку и половину блюдца кофе у тесной и мокрой стойки и провел остаток дымчато-голубого утра, переходя со скамьи на скамью и от газеты к газете в западных аллеях Центрального парка.

Он начал со свежего номера «Нью-Йорк таймс». Пока его губы двигались, как два борющихся червя, он читал о всякого рода вещах. Хрущев (фамилия была написана так: «Крущев») внезапно отложил поездку в Скандинавию и вместо этого собирался посетить Земблю (здесь вступаю я: «вы называете себя земблерами, а я вас называю земляками!» Смех и аплодисменты). Соединенные Штаты готовились спустить на воду свое первое торговое судно с атомным двигателем (конечно, только назло русским. — Й. Г.). Прошлой ночью в Ньюарке в квартирный дом № 555 по Саут-стрит ударила молния, разбила телевизор и ранила двух человек, которые смотрели, как актриса заблудилась под сильной бурей в киностудии (эти мятущиеся души ужасны! К. К. К. по свидетельству Д. Ш.). Ювелирная компания «Рашель» в Бруклине поместила набранное шрифтом «агат» объявление, что ищет шлифовальщика с опытом по работе над поддельными драгоценностями (О, у Дегрэ он был!). Братья Хельман сообщали, что они помогали в переговорах о помещении крупного займа: «11 миллионов долларов. Компания по стеклянному производству Декер. Срок уплаты 1 июля 1979 г.»; Градус, помолодев, перечел это дважды, быть может, на фоне серой задней мысли, что ему исполнится 64 года через четыре дня после этого (без комментариев). На другой скамье он нашел понедельничный номер той же газеты. Во время посещения музея в Белоконске (Градус лягнул в сторону голубя, который подошел слишком близко) королева Англии зашла в угол зала Белых Зверей, сняла перчатку с правой руки и, стоя спиной к нескольким, явно наблюдательным, людям, потерла лоб и глаз. В Ираке вспыхнул коммунистический бунт. На вопрос о советской выставке в нью-йоркском Колизее поэт Карл Сандбург ответил (я цитирую): «Они ведут свою пропаганду на высочайшем интеллектуальном уровне». Присяжный рецензент новых книг для туристов в отчете о собственной поездке по Норвегии сказал, что фьорды слишком знамениты, чтобы нуждаться в (его) описании и что все скандинавы любят цветы. На международном пикнике детей земблянская малютка крикнула японской подруге: Ufgut, ufgut, welkam ut Semblerland! (прощай, прощай, до встречи в Зембле!). Признаюсь, это оказалось чудным развлечением — высматривать в WUL (Wordsmith University Library) различные эфемериды через тень подбитого ватой плеча.

Жак д'Аргюс в двадцатый раз взглянул на свои часы. Точно голубь, он прогуливался, заложив руки за спину. Он остановился, чтобы дать почистить свои башмаки цвета красного дерева, и одобрил то, как грязный, но хорошенький мальчишка щелкал, туго натягивая тряпку. В ресторане на Бродвее он съел большую порцию розоватой свинины с кислой капустой, двойную порцию эластичного, «по-французски» зажаренного картофеля и половину перезрелой дыни. Со спокойным удивлением я наблюдаю за ним с моей наемной тучки: вот она — эта тварь, готовящаяся совершить чудовищный поступок — и грубо смакующая грубую пищу! Мы должны допустить, что перспектива будущего в его воображении (поскольку оно у него было), кончалась на этом поступке, на грани всех его возможных последствий — призрачных последствий, сравнимых с действием призрачных пальцев ампутированной ноги или с тем веером добавочных квадратов, которые шахматный конь («поглотитель пространства»), стоящий на крайней линии, чует в иллюзорных продолжениях вне доски, но которые не имеют никакого влияния на его действительные ходы, на действительную игру.

Он вернулся и заплатил эквивалент трех тысяч земблянских крон за свой короткий, но приятный постой в гостинице «Беверланд». Одержимый иллюзией предусмотрительности и практичности, он перевел свой фибровый чемодан, а после мгновенного колебания также свой макинтош в анонимную безопасность вокзальной автоматической камеры хранения, где, я полагаю, они все еще лежат так же уютно, как мой, в драгоценных каменьях, скипетр, рубиновое ожерелье и осыпанная бриллиантами корона в… все равно где. В свое роковое путешествие он взял всего только известный нам потрепанный черный портфель: он содержал чистую нейлоновую рубашку, грязную пижаму, безопасную бритву, третий petit-beurre, пустую картонную коробку, толстую иллюстрированную газету, с которой он не совсем покончил в парке, стеклянный глаз, который он когда-то сделал для своей старой любовницы, и дюжину синдикалистских брошюр, каждую в нескольких экземплярах, напечатанных его собственными руками много лет назад.