Читать книгу "Дилемма Джексона - Айрис Мердок"

— Ты в своем репертуаре — никогда ничего не любил!

— Кроме тебя и Брэна.

— Ну вот, теперь мы вместе. О Эдвард, любимый, не плачь! Ты думаешь о…

— Не бывает минуты, чтобы я не думал об этом.

— Ты имеешь в виду Рэндалла? Милый мой…

— Не говори ничего, я плачу из-за тебя, из-за нас.

— Это своего рода молитва, как ты вчера сказал. Это ведь и в самом деле молитва, правда?

— Да. Я бы хотел, чтобы мы уже были женаты. Черт, оказывается, это занимает уйму времени, я думал…

— Теперь уже скоро. Мы устроим пир. И я стану хозяйкой Хэттинга! Пойдем же!

Милдред начинала жалеть о том, что не уехала в Индию. Почему она так поспешно отменила отъезд, аннулировала билет? Ведь она в таких деталях представляла себе картинки своего будущего, почти видела, как смиренно бредет по пыльной дороге вместе с нищенками, босыми, умирающими от голода, завернутыми в грязные, пропыленные сари, с женщинами, которые были там. Она не сомневалась, что скоро окажется среди них и других бесчисленных христиан, буддистов, индуистов, мусульман, слуг Бога или богов. Разве не было в этом некой истины? Не просто приносить пользу, кормя голодных, но делать это с униженным смирением, как служанка, с любовью и глубокой духовной верой, стоя на коленях или сидя прямо на земле, в пыли, там, где она мечтала быть и теперь уже никогда не будет. И что же ей делать теперь, какую достойную цель избрать, как достичь полнейшего смирения, в котором не было бы и тени гордыни и самодовольства? «Да что я, святой, что ли, быть собралась? — подумала она. — Такой путь — тайна, долгое рабское служение, полный отказ от себя, совершенно новое существование, мрак неизвестности».

Такие мысли бродили в голове у Милдред, когда она сидела, а чаще стояла в переполненном поезде метро, который по утрам (по крайней мере несколько раз в неделю) вез ее из маленькой городской квартирки в жалкий и грязный опасный район Лондона, где жил ее англиканский священник, один в крохотной лачуге среди своей нищей паствы. Звали священника Лукас Бегбрук. Его родители были методистами, но прощали ему и торжественную англиканскую церемониальность, и свечи. Милдред, разумеется, знала, что принадлежит Оуэну. Почему же тогда она решила отправиться в Индию — неужели чтобы окончательно порвать с ним? Потому, что давно уже не одобряла его пьянство, его камеру Ужасов, или потому, что просто устала от него, или потому, что поняла: Элизабет Локсон будет заботиться о нем не хуже, чем она сама? В действительности все это скорее побуждало ее остаться. А еще больше способствовало этому постепенно приходившее осознание того, что Лукас немного влюблен в нее. Была ли и она в него влюблена? Во всяком случае, он ей снился.

Возвращаясь во второй половине дня в более свободном вагоне, Милдред, как она делает это нередко, заезжает в Британский музей и направляется в Индийскую галерею. Здесь она первым делом подходит к богу Шиве, кланяется ему, потом — его жене Парвати, она же — река Ганг. Как нежно он обернулся к своей дорогой жене, в которой Милдред видит себя. А вот Шива танцует со змеей, обвившейся вокруг его руки, а вот он — Шива Натарайя, четырехрукий танцор в кольце огня. Бог Кришна, тоже танцующий, — инкарнация Вишну, проводник в царство Арджуны и в то же время бог-пастух, играющий на дудочке, танцующий с пастушками и силой своего божественного внушения убеждающий каждую из них, что она — единственный предмет его любви. Дудочка, на которой он играет, — смуглое древнее существо, принадлежащее далеким былым временам. Вот он же — юноша с ожерельем из тигриных когтей — спасает своих последователей, поднимая руками гору. Он же танцует на раздутом капюшоне королевской кобры Нагаса, Кала Нага.

Милдред видит в своих мечтах ярких птиц, пролетающих мимо в темноте, кобр, распустивших капюшоны, и мудрую Ганешу, и милую Гангу, Ганг. Будда воплощается в Вишну. Шива и Парвати, Шива, танцующий в кольце огня, Кришна со своими пастушками, дарящий себя каждой из них.

Она никогда не говорила с Лукасом о «поклонении идолам», но чувствовала, как от изображений, а в сущности, от этих живых существ исходит мощное тепло страсти, любви. Это тепло самих богов, но также и тепло их бесчисленных почитателей. В Индии на каждом углу стоит изображение бога с цветочной гирляндой на шее. Вот это религия, религия полного отказа от себя, понимания того, сколь ничтожен — всего лишь пылинка праха — человек в необозримом море страданий этого мира, и в то же время как бесконечна власть божественного начала, власть любви, словно на облаке поднимающая человека из бездны убожества, безжалостности и презренного себялюбия.

Поклонение. Экстаз. Эти боги… и животные, Шива с обвившимися вокруг его шеи змеями. Змеи. Черви, крохотные существа… Поднять с выложенного мозаикой пола и осторожно отнести в траву… Бесчисленные живые существа… Шива с его изящными, воздетыми вверх руками, улыбающийся своей Парвати, а вокруг них — хоровод бесчисленных существ. Ганг, Темза… Слезы застилают Милдред глаза, она отворачивается. Какой хаос, какое страдание, какая страсть, какая любовь, какая бесконечность… Она едва не лишается чувств, чуть не падает. Все эти боги — и Христос на Своем кресте.

Выйдя из зала, Милдред автоматически проделала привычный путь в те залы музея, где живут холодные греки, так же машинально подошла к фризу из Пантеона. Огромный зал был почти пуст, лишь в дальнем конце виднелась группа экскурсантов да поближе к Милдред еще два или три посетителя. Безвольно опустив руки, она стояла молча, стараясь успокоиться, глубоко дышала, ни на что не смотрела, взгляд у нее был отсутствующим, как у человека, созерцающего море. Как пугающе странно прошлое. Другие цивилизации, другие образы. И вдруг — нечто, тайна. Джексон. Несомненно, Джексон вернется — вернется ли? В конце концов, он ведь очень странное существо, живое воплощение божества. При мысли о Джексоне перед мысленным взором Милдред возникли смутные очертания высоких гор. Вдруг ей в голову пришло, что подобное существо с легкостью может разрушить самое себя, и глаза ее снова наполнились слезами.

Милдред их быстро сморгнула. Неподалеку от входа перед фризом стоял один посетитель — молодой человек, мальчик, скорее всего школьник. Мальчик смотрел на нее. «Не Брэн ли это? — подумала Милдред. — Ну да, Брэн! Я видела его с Эдвардом и Анной, но только мельком, они так торопились». Мальчик стоял неподвижно. Милдред двинулась к нему. Он продолжал смотреть на нее. «Интересно, узнает ли он меня?» — подумала она, подходя.

— Здравствуй, Брэн. Ты меня помнишь? Я — Милдред.

— Да.

— Вы заезжали ко мне, когда твоя мама наносила визиты вместе с Эдвардом. Они скоро поженятся?

— Да.

— Это будет замечательно.

Брэн молча посмотрел на нее, потом сказал:

— У меня будет пони.

После чего, отвернувшись, снова стал разглядывать жанровые сценки, изображенные на фризе.

Милдред тоже перевела на них взгляд. Все они были хорошо ей знакомы. Вот заботливый мальчик, наверное, ровесник Брэна, спокойно помогает всаднику, возможно своему отцу, укоротить тунику, а лошадь переминается в ожидании седока.