Читать книгу "Эти двери не для всех - Павел Сутин"

"Зенит" Саша загнал на пятый день. Собственно, загнал "Зенит" Серега. Когда Саша осторожно спросил его, как тот относится к тому, чтобы продать кое-что и на вырученные деньги шиковать, – Серега мечтательно улыбнулся и достал из своего чемодана "Юпитер" со вспышкой.

– Сейчас все устроим, – сказал он и подмигнул Саше. – Я уже переговорил вчера с барменом. Тот еще жучара, хочу тебе сказать… Я вообще заметил – эти все, которые из обслуги, они здорово развращены. Они все время с туристами рядом, и они все хитро выебанные.

– Во-во! – подхватил Саша. – И мне тоже друзья советовали – с барменами надо дело иметь или с официантами.

Серега продал Сашин "Зенит" за двести сорок левов. А свой "Юпитер" впарил за триста. Они купили в магазинчике бутылку виски "Баллантайнз", орешков кэшью, баночной ветчины и сигареты "Кент". Устроили после отбоя пир на весь мир.

– Ты не думай, что наших очень уж любят в соцлагере, – говорил раскрасневшийся Серега, размахивая зажатой в пальцах сигаретой. – "Братушки" там, "стоит над горою Алеша", "воины-освободители", всякая такая херня… Они все сидят под советской жопой и во сне видят, как бы от социализма избавиться. Я с поляком разговорился в Италии – поляки вообще нас ненавидят. Чехи нам никогда шестьдесят восьмой год не простят. А венгры – пятьдесят шестой. И болгары тоже. Ну да, ты скажешь – русско-турецкая война, братья-славяне, историческая общность… Я ведь, между прочим, не зря в комитете взял военно-патриотический сектор. Я вообще историей интересуюсь, и военной историей тоже. Русско-турецкая война ни хрена не была освободительной, это все лирика. Войны вообще не бывают освободительными. В подоплеке всех войн лежат хапужные интересы. А во время Второй мировой Болгария, кстати сказать, была союзником Гитлера. И социализм все они любят, как собака палку!

– Слушай, Серега, – спокойно спросил Саша и поставил стакан с виски на журнальный столик. – Ты не обижайся. Но чего это ты со мной так разговорился, а?

Нет, старик, а все-таки? Знакомы без году неделя. А ты тут при мне так свободно разглагольствуешь.

– Ты в зеркало на себя давно глядел последний раз? – доброжелательно спросил Сахаров. – У тебя все на лице написано, Пан Спортсмен. Такие, как ты, не стучат. (Саша по молодости лет еще не знал, что когда не стучат такие, как он, то за милую душу стучат те, кто первыми заводят вольные разговоры. Но он об этом не подумал, его приятно удивило, что комсомольская гнида оказалась нормальным человеком.) И глупого вида толстуха с Трехгорки его тоже приятно удивила. Вроде бы – кулема, жиртрест, пролетарка безмозглая. А оказалось, что хорошая, свойская тетка.

Кормилица. Alma mater. Она, как выяснилось, жила через стенку, вместе с той странной дамой в пуховом платке. Когда Саша с Серегой приканчивали бутылку, толстуха тихо постучалась в дверь, вошла и поставила на столик круглый розовый пластмассовый поднос. (В Сашином номере был такой же, только белый.) На подносе стояла открытая пол-литровая банка и тарелка с нарезанными солеными огурцами.

– О! Спасибо! – сказал Саша. – А это что?

– А это закуска вам, – ласково улыбнувшись, сказала соседка. – Это я из дома взяла. Грибочки. Маринованные. Они мне хорошо удаются… А огурцы – Раины. Она тоже из дома взяла. А то мы с Раей слышим – выпивают мужики, а закусить, поди, нечем. Угощайтесь, ребята.

– Спасибо, – растроганно повторил Саша.

– Это вам спасибо, вы меня просто спасли тогда, – хихикнула соседка и ушла.

– Хорошая тетка, – заметил Серега. – Она ткачиха, год стояла в очереди за путевкой. На "Золотые пески" хотела. А ее, бедолагу, в горы услали.

И они с удовольствием схрумкали огурцы и слопали сказочно вкусные белые грибы в маслянистом, прозрачном маринаде.

Вечерами группа собиралась в просторном холле на этаже. Там были большой телевизор на столике, два торшера, несколько кресел и три низких дивана. В углу, под торшером, компания чехов ежевечерне играла в карты. Играли в преферанс, всегда одним и тем же составом – трое седых, загорелых, чопорных, как английские лорды, мужчин.

Наши собирались в холле после девяти, приходил старшой, они с бородачом расставляли шахматные фигуры и много курили. Ткачиха Лена смотрела телевизор, все подряд смотрела, хоть и не понимала ничего – передачи шли на болгарском и немецком. Две семейные пары приходили, пили "Швепс" и показывали друг другу купленные в фойе открытки и салфетки. А Рая – та женщина в пуховом платке – вязала. Она и платок свой, наверное, сама связала. Садилась тихонько в уголок, вытягивала ноги в войлочных сапогах "прощай, молодость" и вязала. Иногда только поднимала глаза поверх очков, когда ткачиха говорила: "Ой, Раюш! Смотри, какое у них носят! Я же тебе говорила, у них опять миди носят…", или: "Раюш! Смотри, он всех шампанским поливает! Он автогонку выиграл, теперь всех поливает, у них так положено, наверное…" Блеклая женщина неопределенного возраста быстро поднимала глаза, улыбалась соседке бесцветными губами – ласково и терпеливо, как улыбаются маленьким детям, – и опять утыкалась в вязанье.

Однажды, на шестой день, один из чехов отвел глаза от столика с записями, положил карты рубашкой кверху, повернулся к ткачихе и недовольно сказал:

– На томто програму е пршлиш годне музика.

– Ой! Извините? – смутилась толстуха. – Я не понимаю по-вашему.

Чех вздернул правую бровь и сказал:

– Могу те попросит выпноут тэлевизор?

– Саш! Сереж! – растерянно позвала Лена. – А что товарищ хочет?

Чех повторил. Размеренно повторил, глядя на Лену. И Саша вдруг подумал, что чех куражится. Ведь он не мог не знать, что толстуха не понимает по-чешски. Он специально так себя ведет, подумал Саша, он издевается над теткой.

– What do you want her to do? – громко спросил Саша.

Чех перевел глаза на Сашу и любезно сказал:

– I would like the fat lady to make the sound of TV not so high, please.

– Товарищ хочет, чтобы вы сделали звук потише, – сказал Саша.

Вроде бы вежливо чех попросил, однако с издевочкой. Ишь ты – "fat lady"…

Ткачиха Лена торопливо встала с дивана, переваливаясь, подошла к телевизору, стала искать рукоятку громкости.

– Ой, ребята, – беспомощно сказала она и просительно поглядела на Сашу. – А как тут потише сделать?

Чех брезгливо поджал губы, резко и шумно встал, подошел к телевизору, что-то нажал – стало тише.

– Руси е дивадло… Веселогра, – вполголоса сказал он своим партнерам.

Саша ничего не понял, но ему не понравилась интонация. Он чуть пригнул голову, поймал взгляд чеха и посмотрел. Так, как его когда-то научил смотреть школьный друг Эдик Шкилев (классный парень, культурист, уличный боец каких поискать, умница), – нехорошо. У них во дворе, на "Войковской", умели так смотреть, когда выясняли меж собой отношения и когда жизнь сводила с "соколовскими" или "динамовскими". Во времена Сашиного отрочества надо было суметь так посмотреть, чтобы от тебя отвалили. А если не отваливали, то надо было сразу бить. Сразу, не раздумывая, бить в рыло или в "солнышко". Так что в этом особенном взгляде были как бы две составляющие – собственно взгляд и все последующее.