Читать книгу "Сорочья усадьба - Рейчел Кинг"

Строители ломали стены с помощью кувалды и лома, и обнаруженное заставило их на порядочное время приостановить работы, несмотря на отвратительную погоду, из-за которой пришлось брезентом закрывать отверстия во внешних стенах: шли непрерывные дожди с ветром, и это могло причинить дому немалый ущерб.

Там были человеческие останки. Я думаю, сын Генри поверил слухам и сплетням, поверил тому, что отец его зверски убил Дору и спрятал тело; и тогда он решил, в свою очередь, спрятать улики и навеки сохранить семейную тайну. Вероятно, он воображал, что дом всегда будет оставаться таким, каким он был при его жизни.

Я бы могла рассказать, что там нашли куски человеческой кожи, сохранившейся в прекрасном состоянии, которые сначала приняли за живопись по пергаменту: изображения птичьих яиц, бабочек, колибри и, самое поразительное, изображение гуйи, выполненное удивительно изящно и очень похоже: оно так и светилось проходящим сквозь кожу светом. И только после внимательного изучения открылось, что тушь нанесена не на кожу, а под нее, а значит, это не живопись, а татуировка. Что Генри сохранил прекрасную память о жене и хотел, чтобы изображение редкой птицы висело в самом знаменитом музее мира, таким образом даруя Доре в некотором смысле бессмертие.

Но это было бы неправда. О, человеческие останки в стенах Сорочьей усадьбе все-таки были, но это все были кости, а не изящный, разрисованный пергамент. Они вполне могли быть костями юной европеянки, и Эдвард вполне мог подумать, что отец его прячет следы страшного преступления; но тогда почему их было так много, разных размеров, вперемешку с костями большой нелетающей птицы; стукаясь одна о другую, они издавали странные звуки какого-то ударного музыкального инструмента. Были и черепа, даже несколько. И один совсем маленький, как череп ребенка.

В общем, вызвали полицию, понаехали специалисты, которые заявили, что, скорей всего, это кости из расположенной поблизости погребальной пещеры маори, взяты оттуда где-то в конце девятнадцатого века; но сами кости были, конечно, старше, вероятно, эти люди умерли еще до прихода европейцев. Артефакты, найденные с телами, объяснили многое — здесь были струги, рыболовные крючья, сделанные из нефрита, ритуальное оружие — и тут надо сказать, что Генри Саммерс предстал далеко не столь благородным джентльменом, каковым я его описала и каким его желал видеть дедушка, человеком, якобы не пользующимся бесчестными методами собирания своей коллекции. В общем, мой предок оказался обыкновенным гробокопателем, грабителем, разорявшим чужие могилы, нарушавшим «тапу» местных жителей и неразборчивым в средствах, помогавших ему пополнять коллекцию костями воинов, женщин и детей. Что еще тут можно про него сказать, когда собрание его диковинок открыло перед нами неопровержимую правду. Возможно, первая жена его на самом деле утонула в реке, и тело не было найдено. А может, он и вправду убил ее, как говорили злые языки. Истины мы никогда не узнаем. И хватит об этом.

Через несколько дней Чарли доставил мою машину и вещи.

— Вид у тебя уже гораздо лучше, — сказал он.

Я потрогала нос. Все еще больно. И лицо все еще, как после пьяной драки; я так и просидела все это время дома. Не хватало еще терпеть косые взгляды и отвечать на глупые вопросы. Я валялась в постели, спала, разговаривала с Ритой, таскавшей мне чайник за чайником со свежей заваркой, и прокурила всю спальню.

Чарли втащил вещи наверх, в гостиную. Достал распечатанную пачку бумаги и помахал у меня перед носом.

— Что это у тебя? — спросил он. — Я думал, ты пишешь диссертацию, а у тебя тут целый роман.

— Ты что, прочитал?

— Извини, да, прочитал. Ты что-то имеешь против?

Я пожала плечами.

— Откуда ты все это про него узнала? Про то, что случилось с Дорой?

Я не знала, что отвечать, и сначала хотела соврать, что в этой нашей семейной истории любви все до последнего слова истинная правда. Что я нашла свидетельства: дневник, фотографии. Собрание редких предметов, среди которых была и татуированная человеческая кожа.

— Ниоткуда, — ответила я. — Я все это выдумала.

— Однако… богатое у тебя воображение. Это же настоящий любовный роман. Но неужели у него было столько наколок? Тут ты, по-моему, слегка загнула.

— А вот и нет, — ответила я. — Как раз это все правда. Вспомни дедушкино письмо.

Не знаю, что именно подействовало на меня в доме в ту памятную неделю, что толкнуло написать эту историю, поверить в то, что Генри с Дорой были счастливы до тех пор, пока она не погибла, и что у меня с ней существует какая-то глубинная связь. Может быть, любовь к викторианским романам, может быть, желание верить, что в моем роду был человек, имевший счастье полюбить настоящей любовью, которой и я когда-нибудь хотела полюбить. Но пока я писала, дом стал терять для меня свое очарование, и, приближаясь к концу, я решила, что Сорочья усадьба была для Доры тюрьмой, да и для Генри тоже. Наверняка и Тесс в нем было душевно неуютно. А может быть, даже и самому дедушке.

Все это вполне могло быть правдой. В конце концов, были же у Генри татуировки. Об этом написано в дедушкином письме. Но, узнав правду о нем как о коллекционере, я поняла, что картина, которую я написала, рассыпается при малейшем к ней прикосновении. Возможно, с ума его свело не сознание того, что он содрал со своей жены кожу, но что он нарушил строгое «тапу», навлек на себя и на будущие поколения своих потомков проклятие. И именно Генри нужно винить во всех несчастьях рода.

В полицию на напавшего на меня Джоша мы заявлять не стали. В конце концов, потеря работы и так будет для него достаточным наказанием: родственники вышвырнули его, как ненужную тряпку, им было плевать на его долголетнюю верность ферме и дедушке. Ему предложили купить кусок земли, но он отказался. Впрочем, сомневаюсь, что он мог себе это позволить, и родители об этом прекрасно знали. Это был просто символический жест. Если б мое слово что-нибудь значило, может быть, я бы была более снисходительна к нему и подтвердила бы его право остаться при ферме, как и обещал ему дедушка, но, всякий раз глядясь в зеркало, я понимала, что это невозможно. Правда, жаль было его жену и детей. Интересно, думала я, является ли все еще к нему Тесс, но у меня было чувство, что она завершила все то, зачем к нему приходила.

В ту зиму я закончила диссертацию: «Любовь в готических романах Викторианской эпохи». Спрятавшись от людей в своей квартирке, где было тепло и уютно, я сидела и писала, и старалась как можно реже показываться в университете. Надо было поскорей покончить с этой работой, чтобы нормально жить дальше. Никаких отклонений в сторону, никаких прихотей сочинять прозу; страницы истории про Генри и Дору оставались спокойно лежать в ящике стола.

В следующий раз я приехала в Сорочью усадьбу весной, когда большинство работ по реконструкции было закончено. Мне очень не хотелось ехать одной, поэтому я пригласила с собой Чарли. Строители выполнили работу прекрасно, в доме были совершенно новые окна, а стены были гладкие, как яичная скорлупа. Комнаты стали просторнее и светлее; стены были утеплены, и, несмотря на холодный ветер и отсутствие каминов, в доме было тепло, как летом. Старый ковер, полный пыли и собачьей шерсти, исчез, теперь здесь были голые, навощенные черным воском деревянные полы, в тон всему стилю дома. Я изумлялась, почему мы не сделали этого раньше, почему позволили дедушке жить в такой вредной для здоровья обстановке. Если бы в доме было теплей и воздух был чище и суше, он, может быть, прожил бы дольше.