Читать книгу "Премьера убийства - Найо Марш"

Они побежали на сцену. Там все еще в беспорядке стояли стулья и в углу темнела софа-Констебль Миног, как самый молодой, полез по лесенке осветителя — врубать огни сцены. Остальные включили свои фонарики, так старательно направляя их на софу, словно чего-то боялись. Но когда Аллейн поднял газету с груди лежащего на софе доктора Резерфорда, всем сразу стало ясно, что доктор мертв.

Полицейские окружили Аллейна, который вскрыл письмо и начал читать:

Написано в конторе театра «Вулкан».

1.45 после полуночи.

Дорогой мистер Аллейн!

Прошу набраться терпения и прочесть мое, увы, довольно бессвязное письмо. Но меня поджимает время, нет возможности изложить все ясно и литературно. Я уже слышу лязг наручников и тюремных засовов.

Итак, Отто Брод написал пьесу, которую показал Кларку Беннингтону. Тот в свою очередь показал пьесу двум своим знакомым, которые читали по-немецки и могли оценить этот опус. Я имею в виду себя и Жака Доре.

Пьеса, которую мы представляли этим вечером, была моей вольной интерпретацией текста Брода, сделанной без его согласия и без его ведома. В конце концов, исходный текст был для меня только материалом. И в любом случае я только улучшил пьесу.

Кажется, это Джордж Мур говорил, что разница между цитатой и исходным высказыванием в одних лишь кавычках? Я целиком согласен с этой глубокой мыслью, и так же считал не кто иной, как Вилли Шекспир.

Но Доре слишком пропитан ложной буржуазной моралью — он узнал в моей пьесе источник, очень меня не одобрил, однако у него хватило деликатности хотя бы просто помалкивать. Английские критики — и Бен это знал — разделили бы мнение Доре, только в отличие от него молчать бы не стали. Бен уже долгое время подозревал неладное и в какой-то момент решился написать Броду. Три дня назад он получил ответное письмо, которое подтверждало его догадки. Это письмо он угрожал использовать для шантажа. Я пытался объяснить Бену, причем совершенно справедливо, что Брод должен быть мне только благодарен за то, что я так расцветил его жалкое вымученное творение. Однако на Бена этот разумный аргумент не подействовал, и он угрожал опубликовать письмо Брода в том случае, если в составе исполнителей пьесы будет сделана известная Вам замена…

Позавчера я решил плюнуть и перестал настаивать на этой замене. Однако благодаря неумеренной и крайне неуместной чувствительности мисс Гейнсфорд замена, увы, все-таки состоялась.

И вот за пять минут до начала спектакля ко мне подходит Бен и заявляет, что после спектакля выйдет к рампе и расскажет аудитории, будто я украл чужую пьесу! О да, такой петрушки в моей жизни еще не бываю! Зная Бена, я должен был действовать стремительно — и я действовал; однако если Вы еще не раскусили моей задумки, то раскусите очень скоро, как только сделаете анализ грима, отковырянного с этой гадкой хари…

Бен припудрил лицо петидин-гидрохлоридом, эффективным анестетическим препаратом, сейчас он очень моден. Его максимальная доза — полтора грана, а на свою верхнюю губу Бен наложил около тридцати гран… Одним словом, я щедро засыпал в его пудреницу петидин, когда Бен был на сцене в ходе последнего акта.

Зайдя в комнату второй раз, я застал его уже в коматозном состоянии. Сомневаюсь даже, что была особая нужда травить его газом, но я решил инсценировать самоубийство. С этой целью я и опрокинул его пудреницу, как поступил бы самоубийца в отчаянии. Единственное, чего я не учел, — это что порошок не должен был попасть на плащ, прикрывавший голову. Тут уж Вы меня, друг любезный, уели своей проницательностью, пониманием техники мизансцен… Будь я жив, пригласил бы Вас разделить со мной аплодисменты, предназначенные драматургу…

Должен Вам признаться, что я и сам привык к этому прекрасному препарату и добавлял его в небольших дозах к моему нюхательному табаку. Я запасся буквально залежами петидина. А в последние дни я носил его полную коробочку — никто ведь не знал, что Бену взбредет в голову, раз уж он стал угрожать мне своим милым письмецом…

Интересно, Вы хоть поняли, что к чему, когда я так элегантно раздавил каблуком коробочку с петидином на Ваших глазах? Не знаю, но Ваш старательный филёр подобрал крупинки порошка, и наверняка в лаборатории все выяснится.

Однако другая половина петидина — про запас — была мною спрятана в софе. Сейчас я пойду, сяду на софу, приму петидин и стану внимать Вашим душеспасительным речам, а пока что попрошу вечно воняющего луком сторожа Баджера оставить мое письмо за кулисами, чтобы во время Вашей, не сомневаюсь, блистательной речи перед актерами я мог уже спать… И еще — прошу не делать мне искусственное дыхание и тому подобные глупости. К тому моменту; как Вы найдете меня, я буду мертв как ржавый гвоздь.

Хотя я мог бы блестяще оправдать собственное виртуозное использование бродовской пьесы, я не хочу огласки. Ведь тогда немыслимые лавры лягут уже не на голову мою, а на (зачеркнуто) Короче, если Вам нужно как-то обозвать мою жизнь, можете назвать ее — Тщеславие.

А в заключение позвольте привести строки моего коллеги-плагиатора Шекспира:

Порой с собою мы играем злую шутку,

Когда коварство своего могущества пытаем,

Которое обманчиво столь часто…

Ну что же, я слышу призывный звук трубы… Пора. Остаюсь к Вашим услугам в любом уголке загробного мира.

Джон Джеймс Резерфорд.

Аллейн сложил письмо и подошел к софе. С минуту он вглядывался в грузное тело, лежавшее там…

— Похоже, он нас все-таки обвел вокруг пальца, а, Братец Лис? — проговорил суперинтендент задумчиво.

— Похоже, — тусклым голосом отвечал Фокс.

Расследование было провалено — преступник скрылся от правосудия на том свете.

Бейли и Томпсон, неожиданно обнаружив в глубинах своих полицейских сердец бездну такта, тихонько удалились со сцены. На цыпочках вошел молодой Миног, держа в руках простыню, прихваченную в какой-то гримерной. Фокс принял у него простыню и накрыл ею огромное тело.

Аллейн и Фокс переглянулись.

— Попробуем и к неудачнику быть милосердны! — продекламировал из Шекспира Аллейн, и было непонятно, служила ли эта саркастическая реплика эпитафией покойному или же кратким отчетом о результате расследования…

* * *

Пул остановил машину у дома Джейко. Мартина явно чувствовала неловкость. Пул нежно сказал ей:

— Ты очень устала? Хочешь домой, спать? Все-таки мы еще и словом не обмолвились, а надо бы…

— Я устала, хотя, наверное, не больше других. А ты… — она запнулась. — Ты еще и перенервничал…

— Да. То есть не совсем… Одним словом, тебе все же надо отдохнуть, Мартина. Мартина. Видишь, я стал называть тебя твоим собственным именем. Знаешь, раньше я говорил тебе «Кэйт» потому… Потому, что время еще не пришло. А теперь все позади. И нам нужно… нужно начать новую жизнь. В театре мы будем называть друг друга «дорогая», «дорогой» и снимать шляпу. А вне театра…