Читать книгу "Негатив. Портрет художника в траурной рамке - Лев Михайлович Тимофеев"

же но-воогаревской комнате и не столько летает, сколько просто висит под потолком, подобно отпущенному воздушному шару… Сон, конечно, странный, но все-таки некоторое счастье полета он дал — и тем запомнился.

Больше он никогда не летал во сне. Да и вообще в течение нескольких лет, когда был с головой вовлечен в суету политической жизни, в суету околокремлевской светской тусовки, когда надо было укреплять и развивать свой бизнес в АПРОПО (а политики разных уровней, — вернее, те, кто за ними стоял и кто их двигал, — готовы были платить бешеные бабки за его участие в их делах или хотя бы только за консультации), когда готовил к печати свои работы по политической технологии и начал преподавать в университете, когда успевал при этом много снимать и успешно выставлял и публиковал свои снимки и ездил по всей Европе и за океан на все крупные биеннале, — в эти годы он так уставал, что спал почти без сновидений. В редких же случаях, когда что-то снилось и даже хотелось запомнить, что именно снится, он, просыпаясь, сразу начинал думать о делах насущных (Кремль, АПРОПО, биеннале, университет и т. д.)… Правда, через несколько минут он, бывало, спохватывался, но оказывалось, что сон успел раствориться, размыться, в памяти возникали лишь какие-то обрывки, и целиком восстановить сюжет уже невозможно.

Жизнь начала меняться примерно год назад. Со стороны тогда могло показаться (Джессике, например, так и казалось), что наступил расцвет его политического влияния, его карьеры: в печати его называли то «серым кардиналом», то «архитектором нового государства», то «конструктором президентского большинства». Да и разве не сбылось предсказание сумасшедшей Дашули («Ты — судьба России»)? Разве не выполнил он завет Молокана, который еще в письмах Горбачеву советовал ни в коем случае не разрушать государственную машину, но переустраивать, перенастраивать по-своему и заново запускать в правильную сторону?

Но сам Закутаров уже тогда видел, что характер (вектор, направление — как правильно сказать?) той власти, которую он сам сконструировал и которую по мере сил в течение пяти лет укреплял, теперь постепенно, но решительно меняется, и он, «архитектор нового государства», не имеет возможности остановить эту смену курса. Какая-то мощная темная, агрессивная сила, не учтенная его эстетически выверенной политтехнологией, прет откуда-то со стороны («Из-за спины Кукуры», — подумал он, вспомнив фотографию попика впереди отряда боевиков) и его, Закутарова, креатура — Президент ощущает этот напор и поддается ему (да и попробовал бы сопротивляться — где его тогда искать?). Мало того, власть не просто становится Закутарову чужой, но еще чуть — и ему, своему творцу, она станет враждебна и, может быть, даже постарается его уничтожить.

«Твоя теория рамки красива, но сам-то ты свою рамку не там ставишь, — давным-давно, еще Молокан был жив и они сидела на кухне на Ленинском, сказал ему Рабинович (Закутаров развивал перед ним свою эстетику истории). — Ты, братец ты мой, фигура крупная, но тебя крутит мелкое тщеславие. Человек не может быть творцом истории, — не по силам замахиваешься. Каждый из нас — художник, и каждый от рождения и до смерти пишет только одно полотно — собственную жизнь. Конечно, конечно: трудись, трудись… не предавайся сну и все такое, — это мы читали и помним, но и понимай, милый мой эстет, что ты не картину эпохи создаешь, а всего лишь автопортрет в траурной рамке. Что, кстати сказать, вовсе даже немало, если отнестись к этой работе ответственно».

Закутаров вспомнил эти слова совсем недавно, когда опять начал видеть яркие, цветные сны. Словно из какого-то холодного чужого пространства, где он долго-долго работал по контракту, он возвращался в рамку своей частной жизни, своей судьбы, своей планиды… В первый раз нечто совершенно странное приснилось ему, когда он ночевал у себя в мастерской с Кариной: они перед этим долго не виделись — кто-то из них был в отъезде — и, столкнувшись на каком-то приеме, решили, что поедут к нему (он отправил Джессику домой с шофером, сказал, что поедет работать в ателье)… Они долго разговаривали, уснули поздно, и ему приснилось, что он участвует в каком-то телевизионном шоу, в какой-то игре, где задаются вопросы и при правильном ответе золотым свечением изнутри, словно волшебные лампы, загораются купола церквей. Вот девушка что-то ответила, видимо, удачно — и зажглись, засветились купола кремлевского Спасского собора. Через некоторое время мощно воссиял купол Ипатия в Костроме. Наверное, она должна была угадывать, как называется храм, — и угадывала. Следующий храм оказался где-то на севере, и Закутаров сразу понял, что это северопрыжская церковь, возле которой дорога поворачивает на Кривичи… Тут он вспомнил, что еще раньше так же вспыхивал купол колокольни Ивана Великого в Кремле. Тогда угадывал он — и угадал. И теперь эта колокольня у него в руках, но в виде какого-то надувного баллона. И вообще оказывается, что это круп лошади или собаки, и из дырки эта лошадь мелко пукает, выпускает газы, как лошади иногда делают на бегу… Закутаров проснулся среди ночи, удивился сну и опять заснул. Но утром оказалось, что сон не забылся, и он за завтраком рассказал его Карине. Они вместе повеселились, и она сказала, что здесь так и лезет охальная суть закутаровского подсознания. Что, пожалуй, было верно.

Месяца через два, однако, он увидел еще более странный сон. Приснилось, что он заходит в какой-то общественный душ, — вроде как в бане или в бассейне — и в ближайшей открытой кабинке видит свою «вторую маму». Она обнаженная молодая красивая женщина, и он понимает, что оба они обнажены, и, может быть, сейчас… Все это как-то неловко, потому что, оказывается, это не «вторая мама», а его собственная мать. И он в некоторой растерянности видит, что она сделала шаг ему навстречу… а позади нее под душем — обнаженный труп Евсея Клавира. Он не то чтобы сидит под душем, а словно неловко складирован там сидящим. И Закутаров понимает, что мать мыла Евсея. И что она не собирается хоронить его, а вообще ухаживает за Евсеевым телом, не собираясь с ним расставаться. Чтобы как-то снять все еще безусловно присутствующую неловкость (чтобы она не подумала, что у сына какие-то сексуальные намерения), он решает, что должен помочь ей управиться с трупом, и поднимает и взваливает тело на себя и куда-то идет вслед за ней, несет труп. Тело не то чтобы легкое, но и не тяжелое. Но это именно обнаженное тело, Закутаров ведь тоже голый и вполне ощущает его прохладную телесность… Тут они оказываются на каком-то рынке,