Читать книгу "Контрольный выстрел - Николай Федорович Иванов"

этом мире одно остается незыблемым – волнение от прикосновения к женщине. И смысл моей жизни на данном этапе – быстренько сбегать на войнушку и вновь зарыться лицом в мягкие колени.

…Войнушка получилась классной. Самому нравилось, как клюнули на нашу «аварийную посадку» «акробаты», как горласто сели нам на хвост и мы с Бауди потащили их в ущелье. Вертолетчики на аэродроме в Ханкале уже начиняли «нурсами» и патронами своих стрекоз, рассовывали в планшеты карты с целеуказаниями, а мы, бегая загнанными зайцами по склонам и хребтам, рвали в клочья «пятнашку», оставляли в расселинах ногти, полосовали задницы, сбивали в кровь локти и колени – делали свою черновую солдатскую работу, втягивая банды на наковальню. Раза полтора успел улыбнуться Наде: а ты хотела с нами! И когда пружина сжалась до предела, когда унюхал у пробежавших мимо нашего схрона боевиков запах чеснока с творогом – любимого блюда чеченцев, – послал SOS майору-усачу.

После этого требовалось продержаться еще минут пять – семь до подлета «вертушек», переждать смерч огня, пересчитать трупы, собрать документы и идти провожать на аэродром Надю. К тому же я сообразил, как помочь ей: донесение о предыдущем броске «на холод» в Москву еще не отправлялось, и вписать вместо одного из своих бойцов нового связиста труда не составит. Так что справка об участии в боевых действиях прапорщика Семеновой Надежды (отчество – пока прочерк) придет из Генштаба ко мне, в группировке войск даже знать не будут о ней. Вроде никого не подставляю, а за благое дело авось помилуют в аду.

«Нохчи» вынюхивали нас все в меньшем круге, а «вертушки» не появлялись. В небе продолжало нещадно светить и печь солнце, и даже Бауди, на каждую новую операцию отпускающий бороду, начал с удивлением поглядывать на меня. Подчиненным всегда кажется, что командиры знают чуть больше и это «чуть» как раз и спасает в безвыходной ситуации.

Но я не знал и не понимал ровным счетом ничего. Сигнал послан и принят, банда на наковальне, где «кузнец»?

Дважды повторять команды должность личного посланника начальника Генштаба не предполагала. А тем более она не предусматривала каких-то дополнительных уговоров – кого бы то ни было во всей группировке войск на Северном Кавказе. Я – тот классический пример, когда моя самая незатейливая просьба должна восприниматься всеми как приказ. Получается, что и в этом плане в Чечне бардак. Шорох наводить все же придется…

А чесночная отрыжка уже била в нос. И если накануне я вцепился арабу в горло, то теперь уже на моей шее запросто могли сомкнуться челюсти его зверенышей. Время работало против нас, и ничего не оставалось, как потянуться к рации во второй раз. И только в этот момент, испугавшись будущей кары, в штабе группировки спохватились и сами вышли на связь.

Наконец-то!

Конец!!

То, что услышал я, означало одно – конец. Конец войне. А значит, в первую очередь нам с Бауди. Мужикам на съезде в Гудермесе.

– Какой Лебедь? Какое перемирие? – зашипел я в мембрану, когда мне в ухо косноязычно, потому что подобное сообщение не шифровалось (предательство заранее не кодируется!), попытались объяснить, что Грозный сдан, а секретарь Совета безопасности генерал Лебедь подписал с чеченцами мирный договор. Поэтому приказ по войскам один и категоричный: огонь прекратить, всем вернуться в места постоянной дислокации.

– Кто ж нас отсюда выпустит. Сволочи! – Я высадил в мелькнувшие среди камней силуэты почти весь рожок.

Я слишком много послужил в спецназе, чтобы понять: нам никогда не вернуться ни в места постоянной дислокации, ни в Москву, ни в Генштаб. Крышка нам, смерть всем моим разведзверям, кто выманивал в этот день из нор «нохчей» и в одночасье оказался оставлен, брошен, предан очередным миротворцем в тылу у противника. Почему? Кто решил? Когда? В чем целесообразность, если одномоментно погибнут десятки разведчиков?

Вопросы в пустоту, потому что на осознание собственной гибели хватило долей секунды. Напарник, хотя и не слушал переговоров, понял все по моему виду еще быстрее.

– Сюда, – позвал он меня в неприступные заросли.

С такой же надеждой, как только что он сам глядел на меня и верил, будто я знаю и могу больше простого смертного, я безоговорочно последовал за своим разведчиком. Он – местный. У него в этом районе полно родственников. Я бы тоже вывел его из любого закоулка Москвы на Красную площадь…

…Мы вышли в Моздок через десять дней.

Все эти черные дни омоновцы и чеченские боевики (совместная комендатура – бред!) шпыняли нас на блок-постах как последних проституток с Тверской. По нам бесконечно долго созванивались, уточняли детали, при этом держа под прицелом мордой в грязи. По обрывкам разговоров поняли, что, несмотря на перемирие (или благодаря перемирию!), группа боевиков проникла к штабу группировки в Моздоке и взорвала на железнодорожном переезде служебный автобус. Поэтому растерянные комендачи не доверяли нам, перестали доверять кому бы то ни было и мы: наверняка мог найтись какой-либо сумасшедший, который захотел бы получить медаль за бдительность при нашей «попытке к бегству», а уж боевики, распознав в Бауди своего, и подавно вскидывали в его сторону оружие.

И мы ушли с дорог в распадки, скрылись в лесах. Мы выползали из предательского гнезда ночами, готовые дернуть кольца гранат, которые для верности повесили вместо кулончиков на шеи: контрактники и разведчики в плену – самые лакомые кусочки для пыток. В лучшем случае их просто доводят до сумасшествия и держат на привязи. И хотя у меня не было на «пятнашке» погон, я решил, что, если случайно останусь жив, больше их никогда и не надену. Пусть служат Лебедь, Ельцин, их домочадцы, адъютанты и советники. Хотя точно знал: такие тоже не станут служить. Ни армии, ни государству. Они способны любить только себя и только во власти. Надеждой для страны могут остаться такие, как Надя, – рабочие лошадки, которые за благополучие в собственном доме готовы вытерпеть и превозмочь все. И параллельно этому – спасти страну.

Перед самым городком мы с Бауди постепенно перестали разговаривать и друг с другом. Не то что иссякли темы для разговоров или поубавилась злость на свершившееся. Долбаная Москва с долбаными правителями были моей страной и моими правителями, а значит, вольно или невольно, но это я предал Бауди и таких, как он, желавших жить с Россией.

Так и брели: я – без вины виноватый и мой лучший чеченский друг – виноватый без вины. И чем ближе становилась минута неизбежного расставания, или даже не расставания, а выяснения всех