Читать книгу "Покажи мне дорогу в ад. Рассказы и повести - Игорь Шестков"

Валидол предвидел, как подействует шоколадка с кустарно изготовленным лауданумом на женский организм. Он погасил ненужные лампы, быстро разделся, раздел и перенес Ритку на кровать. Осторожно вставил ей в рот кляп, раздвинул бедра и ловко связал ее руки и ноги бельевой веревкой. Перевязал и ее маленькие груди.

С дрожащими от страсти руками порол ее минут десять ремнем от груди и ниже. После этого совокупился с ней. Ритка очнулась во время порки, но кричать не могла из-за кляпа.

* * *

После второй порки и нового совокупления Валидолу неожиданно стало плохо с сердцем. Он умер прямо во время оргазма. А через несколько секунд после его смерти кончила Ритка. Первый раз в жизни. Сладкие судороги били ее долго…

Цыпа так и не проснулся.

В три часа ночи к ним пришла милиция с понятыми, делать обыск. Дверь в спальню не была заперта.

Милиция обнаружила на двуспальной кровати троих человек. Двоих мужчин и одну связанную женщину с кляпом во рту и в кровоподтеках.

Один мужчина был мертв, другой — пьян.

Женщина лежала неподвижно, смотрела в потолок счастливыми глазами и улыбалась.

В ПОДВАЛЕ

Жил я тогда в Москве, в университетском доме на Ломоносовском проспекте. Было мне восемь или девять лет.

Все мои знания об отношениях между полами я получил на улице. Никакой другой информации об этом, жгуче интересном для взрослеющего мальчика предмете, я не получил. Ни от родных, ни от школы.

Меня неодолимо тянуло к девочкам… а взрослые полногрудые женщины разжигали во мне такое пламя… которое не могли погасить ни ежедневные двухчасовые тренировки, ни нудные уроки в английской школе.

Я ничего не знал о романтической, нежной стороне половой жизни. О том, что предшествует совокуплению. Не знал даже о том, что физическая любовь приносит наслаждение. Понятия не имел о менструальном цикле, о климаксе.

Половые органы взрослой женщины видел только один раз — еще дошкольником. Мертвецки пьяная рабочая со школьной стройки валялась в лопухах метрах в ста от Дома преподавателей. Без штанов.

Грязные сапоги до колен. Полные короткие бедра — раздвинуты. Большие отвислые груди с пористыми сосками вылезли из-под расстегнутого ватника…

Мы, дети из окрестных дворов, подходили к ней и смотрели. И я смотрел. Было стыдно и жутко и сладко. Розовая кожа на лобке, поросшая темными волосами, зловещие красные пятна и бородавки в паху, уродливые срамные губы и жутких размеров красная дырка, в которую можно было всунуть ногу, похожая на пасть инопланетного чудовища — понимания в интимных делах мне не прибавили, зато посеяли в детской душе семена похотливой жестокости и цинизма.

Какой-то дерзкий мальчишка вставил лежащей во влагалище дымящуюся сигарету.

Всю свою жизнь я не мог забыть эту картинку… и она, против моей воли, накладывается на все воспоминания об интимных встречах с моими милыми женщинами.

В нашем дворе жили два моих одноклассника — Тема и Вася.

Тема был худенький и высокий, миловидный. С рыжеватым пушком на персиковом личике. Вася — пониже и пошире. Покрепче и погрубее. В его походке, разговоре и повадке то и дело проглядывал будущий сварливый, всем недовольный мужик лет пятидесяти.

Подбегает ко мне однажды Вася, запыхавшийся, красный и взволнованный. Орет: «Айда в Красные дома, там дядьки деньги раздают».

— Откуда знаешь?

— Я с Темкой бегал у одного подъезда. В салочки играли. Там Чиж стеклянный шарик нашел. Офигеть, шарик. Всю Землю видно. Дядьки подошли, сказали: «Хотите дадим вам по рублю? Пошли с нами в подвал. Темке рубль дали, он пошел. Я схитрил, сказал, меня мать ждет… а сам за тобой…»

— А что если они Темку там… топором?

— Да не ссы ты! Топором…

— Может лучше в милицию позвонить?

— Ну нет, я мусорам звонить не буду. Себе дороже.

Мы побежали. В сердце у меня зажглись два огня — страх и любопытство. Страх был небесно-синий. Любопытство — белое.

Подбежали к тому подъезду. Без труда открыли тяжелую железную, покрытую местами облупившейся зеленой краской дверь.

В подвале меня поразили трубы отопительной системы… много труб… казалось, что мы попали в брюхо динозавра. А трубы, обитые изоляционным материалом, — это его кишки.

Помещение было небольшое и плохо освещенное… пахло паром, гнильем и кошачьими экскрементами. Мы осмотрелись, никого и ничего там не было. Кроме труб и подозрительно шевелившейся кучи вонючего тряпья в углу. Кошки?

Хотели домой идти, но Вася обнаружил еще одну дверь, поменьше первой, но толстую-претолстую. Она вела в помещение, похожее на бомбоубежище. На ощупь нашли выключатель. Зажглись несколько слабеньких зарешеченных лампочек…

Длинный коридор. Шесть или восемь дверей. В конце коридора — туалет. Рядом с которым, на стене, кто-то нарисовал углем непристойную сцену.

Пошли по коридору.

Осторожно открывали двери… одну за другой… заглядывали, заходили.

В одной комнате помочились на стену. В другой Вася нацарапал на стене гвоздем дурацкую надпись: «Вася и Гоша школьники. Хуй».

И нарисовал мелом две смешные фигурки, домик и солнце…

Он всегда носил с собой в кармане мел. Воровал его в школе.

То ли в шестой, то ли в восьмой комнате мы получили сюрприз. Приоткрыли дверь и сразу услышали стоны. Заглянули.

Посередине комнаты стоял топчан. На топчане лежали двое. Тема лежал на животе. Руки и ноги мальчика были привязаны к ножкам топчана. На Теме лежал мужчина лет сорока пяти. Тот самый «дядька», который заманивал Васю в подвал и дал Теме рубль. Дядька был одетый, а Тема — голый. В полутьме тело Темы серебрилось как рыба…

Дядька как-то странно дергался. Как будто забивал собственным телом гвоздь. Тема жалобно стонал, что, видимо, нравилось лежащему на нем дядьке. Дядька весело хрякал.

Двое мужчин сидели на ящиках. Третий ящик помещался между ними. На нем стояли три бутылки и свеча. Свеча горела и коптила. Они курили папиросы, пили по очереди из горлышка и играли в буру засаленными картами с оборванными углами. По стенам прыгали тени.

Мы окаменели.

Видимо кем-то уже просвещенный Вася прошептал мне на ухо: «Гляди, дядька Темку ебёт».

— Куда?

— Куда-куда… В сраку.

— А разве можно?

— Можно.

— А зачем?

— Ему клево.

— Кому?

— Дядьке.

— А Теме?

Спрашивая это, я не лукавил и не острил. Не понимал того, что происходило у меня перед глазами, но догадывался, что Теме больно.