Читать книгу "Давай надеяться на лучшее - Каролина Сеттерваль"

Вечером к нам приходят двое друзей, и мы вместе готовим фрикадельки и картофельное пюре. По поводу этого блюда мы часто подшучивали над тобой, пока ты был жив. Раз за разом ты выбирал себе в ресторане эту еду. Ты не любил рыбу, креветок и раков и предпочитал беспроигрышный вариант. Случалось, что мы подтрунивали над тобой. Спрашивали, не посмотреть ли тебе сразу детское меню, но ты никогда не обижался. Принципиально заказывал свои фрикадельки с картофельным пюре и брусничным вареньем. Выпивал легкое пиво, если мы были дома, и крепкое, если мы были в ресторане. В отсутствие тебя мы завели себе традицию готовить это блюдо каждый раз, когда мы вспоминаем тебя. В твой день рождения и в годовщину смерти. Ивану эта традиция очень нравится.

Вечер получился приятный и вовсе не грустный. Даже когда мы выпиваем за тебя, а Иван измазывает физиономию картофельным пюре, приятная атмосфера сохраняется. Мы смеемся, когда Иван тоже чокается с нами, держа в руке свой стаканчик с двумя ручками. Друзья занимаются и приготовлением ужина, и мытьем посуды. Мне ничего не надо делать. Когда друзья уходят домой, я вздыхаю с облегчением и думаю, что вынесла этот день образцово. Первый позади. Впереди еще много таких дат. С каждым годом будет все легче.

Только когда Иван засыпает, я немного плачу. Рассматриваю твои фотографии у себя в компьютере и пытаюсь восстановить в памяти образ тебя как своего партнера, как близкого человека, с которым у нас все было общее. Пытаюсь представить тебя в роли отца Ивана – размышляю над тем, как выглядели бы наши будни, будь нас по-прежнему двое. Потом я думаю о том, как прошел этот год. Просматриваю сотни фотографий тебя, которые храню в своем компьютере, но редко открываю. Увеличиваю твое лицо и думаю о том, каким красивым человеком ты был. И как редко я тебе об этом говорила. Некоторое время я плачу, но вскоре меня заполняет презрение к самой себе, поскольку мне пришлось напрячься, чтобы заплакать. К тому же мне стыдно, что мои слезы больше вызваны жалостью к себе, чем искренней тоской. Через некоторое время я решаю покончить с этим занятием и выключаю компьютер. И тут же перестаю плакать. Пора прибраться в кухне, провести вечерние процедуры, отправиться в спальню и закончить этот день. Я хочу поскорее заснуть, чтобы завтра проснуться навстречу следующему дню. Новому дню.

Декабрь 2015

Сгибаясь от ветра и метели, я иду через поле в местах твоего детства – мне надо торопиться, чтобы успеть на автобус, который отвезет меня обратно в город. Я только что передала спящего ребенка твоему папе, который констатировал, что сегодня в первый раз будет гулять с Иваном в коляске один – без меня и без твоей мамы. Вид у него был гордый, когда он говорил об этом. Он как-то даже приосанился. Он весело помахал мне рукой, когда мы прощались, в очередной раз повторив, чтобы я не волновалась, пожелал мне расслабиться и хорошо повеселиться на корпоративе. «Справимся, не забудь – мы сами четверых детей вырастили. Это нам по плечу».

Оглянувшись и глядя им вслед, я искренне надеюсь, что он прав. Ощущаю укол совести. Можно ли мне отправиться на корпоратив, если Ивана не далее как вчера утром вырвало на пол в ванной и весь день в подгузнике образовывалось нечто ужасное? После угрызений совести накатывает тревога: а что, если твои родители не проверят перед сном подгузник? А что, если он не сможет заснуть, когда рядом нет меня? Уместно ли впервые отправлять ребенка на ночевку к бабушке с дедушкой, когда он только что маялся животом? Как бы то ни было, сейчас уже поздно передумывать. Через несколько минут автобус увезет меня в город на работу, где меня ждут коллеги, чтобы отправиться на ежегодный рождественский корпоратив.

Когда я уже сижу в автобусе, меня охватывает пьянящее чувство свободы. Чувство, что мне удалось сбежать. Чувство, что мне теперь плевать, что там произойдет в деревне у твоих родителей, – все равно меня там нет, и я не могу менять ему подгузники и подтирать его рвоту. Мне нужна передышка.

По дороге на работу я успеваю заскочить в магазин одежды и купить себе переливающийся свитер. Тема праздника – «блестки и гламур», а я никогда еще не была менее гламурной, чем сейчас. У меня и нет одежды с блестками. До нынешней минуты я намеревалась наплевать на все и прийти, как я есть, но тут я увидела свое отражение в витрине, и оно мне не понравилось. Усталое лицо, бледные щеки и невероятного размера мешки под глазами, шапка с катышками и куртка не по размеру – если быть более точным, то твоя. В магазине я хватаю первый попавшийся свитер с блестками, расплачиваюсь и бегу дальше. Каждая минута на счету. В любой момент меня могут сдернуть звонком.

На празднике роскошное угощение. За столом со мной оказались мои самые любимые коллеги, из которых одному так же хочется выпить, как и мне. Мы без конца чокаемся белым вином, выпиваем целую бутылку на двоих. Уровень шума в зале неуклонно повышается. Я смеюсь, пользуюсь случаем оторваться. Скоро пора садиться на автобус и ехать домой. Твоим родителям я пообещала вернуться до одиннадцати.

В половине десятого я получаю эсэмэску от твоей мамы. Она сообщает, что Иван спокойно спит и что с животом у него получше. Я праздную эту новость, откупорив еще одну бутылку вина и поднимая тост с коллегой. Теперь настало время музыкального квеста. Вопросы не сложные, и годы работы в музыкальной индустрии очень кстати. Моя команда выигрывает бутылку шампанского. Ее мы тоже тут же откупориваем, снова чокаемся. Время приближается к половине одиннадцатого, и я знаю, что мне скоро пора уходить. Но праздник только начался. И мне так весело. Домой мне не хочется. Я оттягиваю уход. Вступаю в разговор с коллегой, с которой редко общаюсь. Спрашиваю ее, в чем секрет – как ей удается быть замужем за одним и тем же мужчиной двадцать лет? Разговор переходит на семейную психотерапию, и мы приходим к выводу, что любовные отношения временами превращаются в тяжкий труд. Кажется, она понимает меня лучше, чем кто-либо другой. Я думаю, что хотела бы с ней подружиться. К нам присоединяются еще несколько человек. Одна из них сообщает, что у нас забронирован зал караоке в баре поблизости. В одиннадцать уже надо быть там, пора идти. Я мыслю вслух: «Я точно не смогу пойти». Коллеги пытаются уговорить меня. Часом раньше, часом позже – какая разница? Ясное дело, я должна пойти. Я этого заслуживаю. Я обсуждаю сама с собой. Может быть, лишний час дела не испортит? Если я возьму такси до дома твоих родителей, то могу попасть туда около полуночи. Мой начальник говорит, что я должна пойти и что фирма оплатит такси. Я посылаю эсэмэску твоей маме и спрашиваю, можно ли мне остаться. Она отвечает сразу: «Оставайся, Иван крепко спит». Я иду со всеми в бар-караоке.

На часах уже третий час, когда такси подъезжает к дому твоих родителей. Я напелась до хрипоты, и, подозреваю, от меня на метр разит алкоголем. Все остальное было бы странно. Тихонько проскользнув в гостиную, где твоя мама лежит и читает рядом со спящим на надувной двуспальной кровати Иваном, я стараюсь говорить четко и держаться собранно. Если она и замечает, что язык у меня заплетается, то она этого никак не показывает. Хорошо, что я повеселилась, считает она, желает мне спокойной ночи и удаляется вниз по лестнице в спальню, где спит твой папа. Наплевав на чистку зубов и смывание макияжа, я сбрасываю блестящие вещи и заползаю в кровать рядом с Иваном. Я все еще в радостном возбуждении. Лежа в темноте, я улыбаюсь, вспоминая эпизоды этого вечера. Констатирую, что во мне это по-прежнему живо. Я все еще могу повеселиться с друзьями. Могу танцевать, стоя на стуле, и рассказывать анекдоты, от которых люди смеются. Могу провести с друзьями целую ночь, ни разу не вспомнив о том, что мне довелось пережить, не копаться в прошлом, не быть жертвой, к которой надо обращаться мягко и с сочувствием. После всего, что случилось, я по-прежнему личность.