Читать книгу "В будущем году - в Иерусалиме - Андре Камински"

В связи с этим мне хотелось бы, прежде всего, сочетаться браком с фройляйн Розенбах, что ввиду неловкости моего положения и моих пламенных чувств не терпит никаких отлагательств.

Во-вторых, я планирую еще до откомандирования объявить о намерении соединиться клятвой с вышеупомянутой барышней и оповестить об этом общественность посредством городской печати Вены.

В-третьих, я позволю себе в субботу на текущей неделе, в три часа пополудни, провести предварительные переговоры в Вашем доме, чтобы в должном порядке и в присутствии членов Вашей семьи официально просить руки Вашей дочери.

P. S.: Само собой разумеется, что еще до бракосочетания, о котором идет речь, фройляйн Розенбах перейдет в католическую веру.

За сим остаюсь с выражением высочайшего почтения

Йозеф фон Шишковиц».

* * *

Прочтя это письмо, Лео Розенбах сейчас же огласил текст его за обеденным столом. Едва дослушав до конца, Мальва швырнула свою тарелку в стену и закричала, что этот гусарский солдафон может убираться ко всем чертям. Он просчитался, и она не хочет больше о нем слышать. Лео аккуратно собрал осколки и заявил, что хозяин здесь пока еще он и никакие сделки не состоятся без его на то согласия. Поэтому он намерен принять господина Шишковица, и принять именно так, как он считает нужным. Яна, в свою очередь, заявила жестким тоном, что в этом доме и она имеет право голоса. Она находит, что этот офицер перегнул палку и едва ли годится на роль зятя. Что же до отречения от иудейской веры, то об этом и вовсе речи быть не может. Времена инквизиции, слава богу, давно прошли. Переход в католическую веру — есть принуждение, и ни в коем случае не может быть совершен против воли, хотя бы и сам кайзер лично потребовал этого. Никому нынче не позволено принуждать совершеннолетнюю женщину отказываться от своей конфессии, и Лео обязан незамедлительно отписать этому господину, что визит его нежелателен. И что это ему вообще взбрело в голову, продолжала взбешенная такой наглостью Яна, сначала проявить себя жалким ханжой, а после, какие-нибудь полгода спустя, как ни в чем не бывало являться в дом, да еще с таким ультиматумом! Этот наглец утратил всякое право переступать порог дома Розенбахов. Точка!

Лео возразил на это, что Яна слишком поспешно и эмоционально принимает столь важные решения. И что он не может себе позволить так просто восстановить против себя австрийского офицера. Однажды он уже поплатился за невоспитанность своей дочери и был вынужден со всем своим скарбом спешно бежать из Станислава. Куда направлять свои стопы теперь, если придется так же спешно бежать из Вены? Если бы Мальва так безрассудно не надавала пощечин графу, дело не зашло бы столь далеко. И теперь Мальве следует самой расхлебывать заваренную ею кашу.

Разговор за столом достиг того предела, когда вспышка Мальвы была уже неизбежной. Бледная, но решительная, она поднялась, подошла к двери и заявила, обращаясь непосредственно к Лео:

— Позволь ему только явиться, папа. Я знаю, что мне делать…

* * *

«Вена, 5 июня 1914 года.

В нынешнюю субботу будет брошен жребий. Мой новогодний кавалер явится к папе, чтобы просить моей руки.

Мне уже двадцать четыре года, и рука моя теперь котируется почти по цене подержанных вещей в лавке старьевщика. Если я теперь же не выйду замуж, я могу вовсе остаться ни с чем, а это, пожалуй, самая печальная доля женщины.

Этот гусар, как принято говорить, вполне выгодная партия. Он получает приличную зарплату, не слишком при этом напрягаясь. Ему платят за то, чтобы он хорошо выглядел, элегантно одевался и достойно представлял Австрию. Без сомнения, все это он делает. Он выглядит, как цыганский барон. И вообще, он, можно сказать, муж, о котором женщина может только мечтать, и, откажи я ему, меня назвали бы дурой.

Честно говоря, меня обидело, что с того злополучного новогоднего бала он ничем о себе не напоминал. И тот, другой, который живет в одном со мной доме, на нашей мансарде, и в которого я влюбилась с первого взгляда, тоже не подает признаков жизни.

Почему мне так не везет в любви? Я неприятна мужчинам или есть во мне недостаток, о котором я не догадываюсь?

Да, гусар проявил себя, как трус, но какое я имею право требовать от кого бы то ни было рисковать жизнью ради меня?

Не герой он, и это все. Или, может быть, даже герой, но не во имя первой же эффектной глупости. Возможно, он бережет себя для чего-то более важного. Для отечества своего, например.

Но его манера говорить действует мне на нервы. Этот неизменный высокомерно-командный тон: „Само собой разумеется, фройляйн Розенбах должна будет перейти в католическую веру!“ Ничего я никому не должна! И что, собственно, он себе позволяет? Если уже сегодня он допускает подобный тон, можно себе представить, что услышу я, когда перестану быть „прелестной дочуркой“. Ну нет, этого мне не нужно!

К тому же я не уверена, что он вообще мне нравится. В принципе, он очень уж далек от моего идеала. Его не назовешь ни фантазером, как Хеннер, ни идеалистом, как Бальтюр, и уж конечно, он не философ, как Дашинский. При мысли о нем сердце мое вовсе не трепещет. Даже не вздрагивает, если признаться честно.

Существует только один, который по-настоящему вскружил мне голову. Он поселился под нашей крышей и не показывается. А может, он избегает меня — мы ведь всего один раз взглянули в глаза друг другу? Мне показалось тогда, что я вот-вот упаду замертво… Если бы он спросил меня, готова ли я вскарабкаться с ним на Эверест, опуститься на дно морское, в дремучий лес за ним пойти, я ответила бы — да. Тысячу раз — да! Но он не спрашивает меня. Боюсь, он вовсе не обратил на меня внимания.

Или я ошибаюсь? А может, он ждет от меня какого-нибудь знака?

Через несколько дней будет уже поздно…

А может, он слишком скромный и не привык проявлять инициативу? Или слишком робкий…

Но он прекрасней летней ночи!

Он назвался облаком в штанах, а облака безмолвны.

Ну зачем же он молчит?

В субботу сюда явится гусар со своим ультиматумом. Этот мучитель с кнутом и пряником. Он будет объясняться мне в любви, делать предложение, и — прощай мечты! В истории барышни-одиночки будет поставлена последняя точка. Конец сладким девичьим мечтам и капризам, причудам, страданиям и прихотям! Я лишаюсь всякого выбора, кроме, разве что, последнего: превратиться в госпожу фон Шишковиц, либо остаться старой девой. Если я соглашаюсь — а что мне еще остается? — я становлюсь его женой, супругой или, вернее сказать, девочкой в услужении, и весь остаток отпущенных мне дней провожу в каком-нибудь захолустном Брюнне или Теплице.

К черту! Стоит только подумать об этом, и сразу тянет на рвоту.

Почему не приходит тот, другой? Почему, как назло, именно этот самонадеянный чурбан? В чем моя вина, что так складывается моя судьба? Кто может это знать? У меня было множество ухажеров, но всем им я выказала мое безразличие. Ни один не был для меня достаточно хорош. Ни один не соответствовал кумирам, на которых я молилась. Потому ни один из них и не посмел приблизиться ко мне. Из страха получить отказ и быть оконфуженными, они обходили меня десятой улицей. И что в итоге? Я погибаю в одиночестве от тоски по мужчине.