Читать книгу "1793. История одного убийства - Никлас Натт-о-Даг"

*

Оставил ее на земляном полу и ушел. Она долго лежала с открытыми глазами, но могла бы и не открывать: в подвале царил непроглядный мрак. Странно, в этой тьме она словно парила над собственным телом, которое с таким же успехом могло принадлежать кому-то другому. Изможденное, голое и грязное тело. Она с трудом его узнает. Шорох лапок насекомых; они пьют вытекшую из нее кровь, собравшуюся в быстро сворачивающиеся лужицы между бедер и под крестцом. Она ничего не чувствует. Грудь поднимается и опускается. Она пока жива, но у нее есть выбор. Ей незачем больше жить. И это так просто. Все, что требуется, – прислушаться, как работают меха легких, как колотится сердце в груди и приказать им. Приказать и сердцу, и легким прекратить свою нескончаемую работу. Они послушаются. Они устали не меньше, чем она.

Анна Стина сама не знает, откуда взялись у нее силы перевернуться на живот. Ну нет… Нет! Она не хочет, чтобы жизнь ее кончилась здесь, в этом омерзительном подвале. Ни за что. Она поползла к стене, опираясь на локти и колени. Боль в промежности почти прошла, она чувствует ее, но как бы на расстоянии. Она вытягивает руки вперед, вползает в дыру. Грубый камень царапает кожу на плечах. Так не пойдет. Она опять переворачивается на спину и ползет на спине, извиваясь, как дождевой червь. Потолок лаза в полудюйме от ее лица, она не может даже приподнять голову.

Теперь она окружена камнем со всех сторон. Что-то ей мешает, проход, кажется, стал еще у́же. Фундамент, кое-как построенный пряхами под присмотром таких же неумех десятников, просел, к тому же там что-то застряло.

Она вытягивает руку и ощупывает застрявший предмет.

Человеческая нога.

Нога погибшей здесь Альмы Густафсдоттер. Теперь понятно, откуда эта жуткая вонь в подвале. Гниющие овощи так не пахнут.

Альма Густафсдоттер так и не вырвалась из Прядильного дома. Она застряла здесь, на полпути к свободе, и умерла от голода, жажды и крысиных укусов.

Анна Стина не знает, как долго она расчищала проход. Время словно остановилось, чтобы запечатлеть в ее памяти эту кошмарную сцену, которую ей не суждено забыть никогда. Труп мягок, как глина, распадается при малейшем прикосновении. Она вытаскивает мертвую плоть по кускам. В грудной клетке, которая была когда-то недостаточно податливой, чтобы протиснуться между камнями, свили гнездо крысы. Каменные оковы, в которые попалась Альма, ждут новую жертву.

Анна Стина повернула голову набок и двинулась вперед, извиваясь как змея. И вот решающий момент, самое узкое место, то самое, где застряла Альма. Анна Стина глубоко вдохнула, выдохнула, насколько могла, весь воздух и двинулась вперед, чувствуя, как ребра прогибаются под неумолимым натиском холодного камня. Вдохнуть она не могла. В глазах потемнело, и она вряд ли смогла бы объяснить, как удалось ей преодолеть эти последние дюймы между жизнью и смертью. Может, она чуточку потоньше Альмы в кости, может быть, выделяющаяся из распадающегося тела жидкость послужила смазкой… а может, мертвая Альма подтолкнула ее из подвала, помогла преодолеть последний рубеж.

По другую сторону тюремной стены дует теплый ветер. Едва она высунула голову из чуть не ставшего ее могилой лаза, увидела развернутый от горизонта до горизонта иссиня-черный парус ночного беззвездного неба. Над городом вспыхивают молнии, то и дела рокочет далекий гром.

Пошел дождь. Она подошла к воде, дождалась вспышки, посмотрела на свое отражение и поняла: ей уже никогда не стать той девочкой, которой она была совсем недавно.

Ей никогда больше не стать Анной Стиной Кнапп.

12

Лето идет к концу, а месячных нет. Уже третий месяц. Вначале она не обратила внимания. У многих девушек в Прядильном доме прекращались месячные. Должно быть, потому, что организм в таком аду старается сэкономить каждую унцию жизненной силы. Во второй раз насторожилась, но уговорила себя, что организму нужно время, чтобы восстановиться. Благодаря заботам Карла Тулипана она постепенно приходила в себя: прибавила в весе, щеки порозовели, она стала все более и более походить на прежнюю Анну Стину. Ее новое имя – Ловиса Ульрика. Карл Тулипан… Если он и догадывается, что она не его дочь, то никак не показывает, разве что не душит ее постоянно в объятиях от счастья вновь обретенного отцовства и чудом вернувшейся любви. У него словно началась новая жизнь. Куда делся седой, опустившийся старик, который окинул ее пустым взглядом, когда она открыла дверь в «Мартышку»?.. Тулипан стоял за стойкой сгорбившись, словно на плечи его давили все горести мира. Его опять стали ласково называть Тюльпаном. Шутит с посетителями, хохот его отдается веселым эхом по всему трактиру. Хорошее настроение заразительно: «Мартышка» преобразилась. Прокопченные стены выкрасили в белый цвет, отмыли и отдраили полы, горшки и кувшины засверкали шоколадной глазурью. Круг посетителей растет с каждым днем; начали заглядывать даже знатные господа с Рыцарской площади, особенно в поздние часы, когда жажда превозмогает аристократическую привередливость.

Но когда месячные не пришли и в третий раз, она поняла, что счастье ее обречено быть недолгим. Она носит ребенка, зачатого против ее воли, ребенка пальта Юнатана Лёфа.

Первое, что сделал Карл Тулипан, когда она появилась на его пороге, взял ее за руку и повел в церковь Святого Николая к просту. Добился, чтобы имя ее вновь занесли в церковные книги и включили в списки прихожан. А теперь, когда у нее начнет расти живот, она навлечет бесчестье и на свое новое имя, и на имя нового отца.

Те, кто помнил Ловису Ульрику с детства, подшучивают насчет непостижимой игры природы: за несколько лет скулам удалось переползти на другое место, да и нос не отстал – поменял форму. Но даже самые ехидные отвергают свои подозрения и замолкают, когда видят, как счастлив Тюльпан, вновь обретший любимую дочь. А теперь языки развяжутся опять. Начнут говорить – обманщица, искательница счастья, авантюристка, шалава, нагулявшая неизвестно где ребенка и готовая на что угодно, чтобы как-то обеспечить будущее для себя и для своего выблядка. И даже Тюльпану придется с этим согласиться, когда к нему явятся пастор и настоятель в своих черных сутанах. «А ты уверен, что она твоя дочь? – скажут они. – Она же подзаборная шлюха…» А завсегдатаи «Мартышки»? Они убедят Тюльпана – из самых, разумеется, лучших побуждений. Для его же пользы. И ее, Анну Стину Кнапп, просто выбросят в канаву, а из канавы – прямая дорога на Лонгхольмен.

Пастора Бенгта Неандера там уже нет. Донос, который он написал на инспектора Ханса Бьоркмана, переполнил чашу терпения финансовой коллегии, а последней соломинкой были разложившиеся человеческие останки, найденные в подвале флигеля. Никому, кроме беглянки Анны Стины Кнапп, они принадлежать не могли. И пастор, не дожидаясь разбирательства, ругаясь и чертыхаясь, поднялся на борт идущего в Англию корабля. Бьоркмана тоже нет – тот отправился в противоположном направлении, на юг Финляндии. Но Петтерссон все еще там. Как и Мастер Эрик. Терпеливо ждут ее по другую сторону залива, чтобы устроить смертельные танцы у колодца.

Она увидела его в сентябре. «Мартышку» уже закрыли на ночь, и большинство завсегдатаев трактира уговаривать не пришлось – они знали порядок. Самых упрямых выманивали бесплатной выпивкой, но уже за порогом трактира. Карл Тулипан пошел спать – работа на сегодня закончена. Анна Стина решила подмести полы и вдруг увидела задержавшегося гостя. Тот сидел за углом стойки у камина, словно хотел согреться, – на полу, так что из зала и не заметишь. Бледный, тощий, и невозможно даже угадать – молодой или старый. Золотистые длинные волосы. Наверное, золотистые – настолько грязные, что цвет определить трудно. Да и лицо покрыто похожими на струпья корками засохшей грязи. Она видела его не в первый раз. Он бродил из кабака в кабак, как призрак, и оставался от открытия до самого вечера. А сейчас сидел и не двигался, словно мертвый, только дыхание выдавало, что он жив – поверхностное и шумное. Глаза закрыты, весь скрюченный, будто боится растерять чудом доставшееся ему тепло. Она попыталась его растолкать – без всякого успеха. Анна Стина встала рядом с ним на колени, обняла за плечи и вздрогнула. Под кожей не было ни мышц, ни жира. Скелет, обтянутый кожей.