Читать книгу "История пчёл - Майя Лунде"

— Ясно. Тогда давай я с Мартином поговорю?

Мартин был ее начальником. Опасливый и осторожный, он был не из тех, кто лезет в драку, и по большей части отсиживался в кабинете, а выходил, только когда требовалось одобрить крупный кредит, — все это мне выложил Джимми, который недавно оформлял себе ссуду на дом. Встречал я его нечасто, но с каждым разом его шевелюра казалась все более жидкой. Я посмотрел на Мартина, чей кабинет отделяла от зала стеклянная стена. Его лысина поблескивала в отсветах лампы.

— Это не поможет, уж поверь мне, — сказала Элисон. К горлу подступил комок. Ей что же, хочется, чтобы я на колени перед ней встал? И ведь она на добрых двадцать лет моложе. Помнится, давным-давно, когда Эли-сон была совсем крошкой, Эмма присматривала за ней раз в неделю и рассказывала, что девочка хрупкая, ну прямо новорожденный ягненок. Кто бы мог подумать, что из нее вырастет такая упрямица?

— Элисон, ну ладно тебе.

— Слушай, Джордж, неужели тебе и впрямь нужна такая огромная сумма?

В глаза ей я смотреть не отваживался.

— Мне надо всю пасеку заново отстроить… — тихо пробурчал я, опустив голову.

— Но… — Она на секунду задумалась. — Давай вместе порассуждаем, как можно восстановить пасеку и обойтись при этом без таких крупных инвестиций? (Мне хотелось заорать на нее, но я промолчал. Что она вообще знает о пчеловодстве?) Какая у тебя основная статья расходов? На что уходит больше всего денег?

— Ну, ясное дело, на помощников. На меня двое работают, ты же знаешь.

— Да, конечно.

— Потом текущие расходы. Корма, бензин и прочее.

— А сейчас на что ты планировал потратить эти деньги? Без чего никак не обойтись?

— Без ульев. Старые-то я почти все сжег.

Она принялась грызть кончик ручки.

— Так. И сколько стоит один улей?

— Зависит от материала. Заранее сложно сказать. Их же надо заново строить.

— Строить?

— Ну да. Я сам их строю, целиком и полностью. Каждый улей. Кроме гнездового корпуса для матки.

— Гнездового корпуса для матки?

— Да, он располагается… А, ладно, забудь.

Элисон вытащила изо рта ручку. На пластмассе появились две глубокие отметины. Укуси она посильнее — и разгрызла бы колпачок. Вот у нее тогда видок бы был — губы и зубы в чернилах, блузка заляпана, на лице пятна, прямо как на Хэллоуин.

— Но… — Она опять задумалась. — Я видела, что Гарету — ну, знаешь, Гарету Грину — ульи привозили. В смысле, готовые, на грузовике.

— Это потому что Гарет заказывает готовые ульи, — проговорил я медленно и четко, словно разговаривая с ребенком.

— Это дороже, чем построить улей самому? — И она отложила в сторону ручку. Похоже, сегодня я ее перепачканной чернилами мордашкой не полюбуюсь. Комок упорно полз по горлу наверх, вскоре он доползет до того места, откуда его уже не прогнать. — Я просто хочу сказать, — Элисон опять улыбнулась, будто собираясь пошутить, — что, возможно, тебе стоит заказать готовые ульи? И сэкономить деньги. И время. Ведь время — это тоже деньги. Может, на этот раз не станешь строить ульи вручную?

— Да, я понял, — тихо сказал я. — Понял, о чем ты.

Уильям

Когда я наконец поднялся, снаружи уже стемнело. На улице было тихо, и лишь из паба доносились крики и брань. В эту жалкую дыру, тесную и грязноватую, каждый вечер стекались все сельские пропойцы. Как раз в этот момент двое таких проковыляли мимо моего окна. Они пели, выли и гоготали, но вскоре гуляки удалились и крики умолкли.

Я замерз. Перед тем как заснуть, мне и в голову не пришло притворить дверь, поэтому в магазинчике было свежо, как на улице. Шея затекла. Во сне голова у меня упала на грудь, а вытекшая изо рта слюна намочила рубашку. Поднявшись, я на негнущихся ногах доковылял до двери и захлопнул ее.

А что, если кто-то заметил меня? Вдруг какой-нибудь редкий покупатель заглянул ко мне в лавочку и увидел, что я сплю посреди бела дня, рассевшись на стуле в центре магазина? Тогда я вновь стану героем местных сплетен и сохраню за собой репутацию сельского чудака. Оставалось лишь надеяться, что вечер в моем магазине прошел подобно утру, впустую, хотя на этот раз отсутствие покупателей пошло бы на пользу моему реноме.

Желудок молил о еде, и я посмотрел на последний кусок сваммерпая, засохший, холодный, с каким-то землистым налетом. Поборов отвращение, я доел его, поклявшись, что никогда больше не поддамся искушению и не возьму в рот ни единой крошки этого пирога. Возможно даже, и от других пирогов откажусь. Впрочем, все это совершенно несущественно.

Я закрыл дверь, запер магазин и направился домой.

Голоса в пабе звучали все громче.

Желтые квадраты окон тепло светились во мраке. Меня поманило туда, впервые в жизни. Закажу кувшин дешевого пива, вреда от этого не будет. Я остановился. Даже если кто-то увидит меня там, что с того? Неужели это что-то изменит?

Каждый вечер возле паба разворачивалось одно и то же действо, и сегодняшний вечер исключением не был. Двое работяг громко бранились, один с силой толкнул другого, и между ними завязалась драка. Подвыпивший толстяк захрипел песню и, пошатываясь, поплелся прочь по улице. В этот же момент дверь распахнулась и оттуда вывалился долговязый хлыщ. Завернув за угол, он исторг из своего желудка ужин и огромное количество выпитого спиртного — с улицы этого видно не было, но такие звуки трудно с чем-то спутать.

Нет. Я решительно повернул в сторону дома. Что бы со мною ни случилось, так низко я еще не пал.

Проходя мимо трактира, я заметил, что актеров в сегодняшнем представлении больше, чем обычно.

К общему нестройному хору присоединился вульгарный женский визг:

— Да отстань же! Вот пристал!

За этим замаскированным под отказ согласием последовало громкое хихиканье, и лишь сейчас я узнал голос. Альберта. Даже не видя девушки, я знал, что ее большая грудь вот-вот выскочит из платья, и, хотя стоял я довольно далеко, в нос мне ударил запах ее кожи.

Кто-то тискал ее, шарил руками в потайных уголках ее тела, что-то бормотал, уткнувшись в шею, снедаемый желанием, хмелем, похотью, вжимался в этот охваченный гниением падший плод, который вскоре раздуется на девять долгих месяцев. Судя по фигуре, это был молодой мальчик, лет пятнадцати-шестнадцати, едва ли старше. Его голос еще срывался на фальцет, а сам мальчик был намного моложе Альберты. Ему больше пристало бы сейчас спать дома, в собственной кровати, или, возможно, читать, учиться, строить планы на будущее, которые заставили бы родителей гордиться им, принесли бы ему славу. Дверь открылась, тусклый свет упал на поляну перед трактиром, и я узнал того, кто скрасил Альберте ее похотливое одиночество, юношу, который сам излишне рано отдался гниению, охваченный чувством, ошибочно принимаемым за страсть, — мальчика, поставившего на кон самую жизнь свою и не замечающего меня, отца, что давно полагал себя опустившимся на самое дно, отца, который в эту секунду почувствовал, как дно это уходит у него из-под ног.