Читать книгу "Аристократия в Европе 1815-1914 - Доминик Ливен"

На их место пришла стрельба из засады, которая к 1914 г. стала популярнейшим времяпрепровождением аристократии — для некоторых ее представителей подобная охота стала, в сущности, настоящей страстью. Стрельба-battue требовала куда меньшей ловкости и храбрости, чем конная охота на лис или пешее преследование крупного зверя. Современное огнестрельное оружие и патроны, не говоря уже об искусственном разведении диких птиц, позволяло аристократам возвращаться с охоты с полными сумками дичи; охотничья добыча стала предметом состязания и подсчитывалась с азартом, который предки этой знати направляли на более важные дела. Пожалуй, наиболее отталкивающей была охота на чрезвычайно редких диких животных, например, на силезских зубров, или даже на экзотических зверей, специально приобретавшихся в зоологических садах и становившихся мишенью наиболее выдающихся участников охоты. В 1913 г. егерь едва не набросился с кулаками на молодого адъютанта: тот, по его словам, навел ружье на кенгуру, приберегаемого для королевских гостей, прибывающих на бракосочетание дочери кайзера, которому сопутствовали различные развлечения, в том числе и охота. Этот случай свидетельствует о причудливом соединении аристократической страсти к охоте, современных транспортных средств и технических успехов в области баллистики[269].

Среди всех представителей европейской аристократии лишь высшая знать Австрии с успехом переняла английские обычаи. Отчасти это произошло потому, что по богатству австрийские аристократы немногим уступали английским. Возможно также, что исключительно замкнутая и обособленная, но при этом интернациональная по своему воспитанию австрийская элита нашла для себя легкий способ уйти от современности, удовлетворяясь лошадьми, сверхэлегантными и недоступными простым смертным светскими собраниями и прочими весьма изысканными способами скоротать досуг, которые не требовали чрезмерных умственных усилий. Наследники Лихтенштейна и Шварценберга, вступившие во владение отцовскими землями в 1830 г., в ранней молодости оба совершили длительную поездку в Англию и вынесли оттуда много уроков. Казалось, что главенство в сельском хозяйстве, стремление к изяществу и сельское общество обещают дворянству, которое государство и его чиновники вытеснили из управления страной, новую и устойчивую роль. Анти-централисткие и бюрократические устремления взращивались на романтическом неофеодализме сэра Вальтера Скотта, горячо обожаемого, например, принцессой Элеонорой Шварценберг. Проявления подобной тенденции усматриваются и в романтическом жесте владельцев Лихтенштейна, в 1807 г. выкупивших владения своих предков, и в растущей популярности «естественных» (пейзажных) английских садов. Обеды, которые в начале века обычно начинались в два часа пополудни, с течением лет, в подражание английскому обычаю, передвигались на все более и более позднее время. В период между 1840 и 1857 годами Шварценберги даже перестроили замок Фрауенберг в стиле нео-Тюдор. Однако ни в одной сфере жизни англомания не заходила так далеко, как в увлечении лошадьми, которое приобрело размеры подлинного культа. Жокейский клуб превратился в «социальный центр притяжения аристократии». Принц Карл II Шварценберг потратил на своих скаковых лошадей целое состояние. Принц Алоиз II Лихтенштейн питал страсть к охоте на английский манер. Его конюшни, управляемые исключительно англичанами, поглощали от 3 до 5 процентов его годового дохода. Как отмечает Ганс Кудлих, принц Лихтенштейнский «подражал изысканному образу жизни старой английской аристократии и стремился познакомить высшую австрийскую знать с чопорным стилем этой жизни, со всеми ее обычаями, лошадьми, скачками, экипажами и вышколенными слугами»[270].

Русские аристократы также нередко подражали английским, хотя и не столь самозабвенно, как австрийские. Согласно утверждению Д. В. Уоллиса, крупнейшего викторианского специалиста по России, только петербургская аристократическая элита усвоила холодную, сдержанную неприступность английской знати, решительно пойдя вразрез с привычными для русского просвещенного общества обычаями и устремлениями. На протяжении всего девятнадцатого столетия доминирующим стилем русских помещичьих усадеб оставался «ампир», хотя русский неосредневековый стиль, погружающий интерьеры домов в угрюмый полумрак, также имел своих почитателей. При этом к началу девятнадцатого столетия в России приобрели немалую популярность английские сады, горячей поклонницей которых была императрица Екатерина II. К 1914 г. спорт приобретал все большее значение в кругах аристократии; например, граф Сумароков-Эльстон стал российским чемпионом по теннису. Тем не менее, единственной российской школой, отдаленно отразившей спортивную манию, столь характерную для английских паблик-скул, стало одно из самых аристократических цивильных учебных заведений империи, а именно Александровский Лицей. Однако и коннозаводчество, и скачки были широко распространены в России и имели там давние традиции. Впервые крупные скачки были проведены в Москве в 1785 г., и главным их устроителем являлся ведущий коннозаводчик империи, один из графов Орловых. В высших кругах российской аристократии умение выносить суждения о лошадиных статях и возвращаться с охоты с полными сумками дичи ценилось так же высоко, как и повсюду в поздне-викторианской и эдвардианской Европе. К 1914 г. в моду также вошло отдавать детей на попечение английской няни[271].

Однако, учитывая русские традиции, попытки российских аристократов внедрить у себя стиль английской усадебной жизни сталкивались с исключительными трудностями. Веками наиболее выдающиеся представители российской знати становились придворной аристократией. Таково было желание царей. Экономическая отсталость, слабо развитые средства связи и разделение наследственных владений делали невозможным получение значительных доходов с помещичьих имений: если крупные землевладельцы желали поддерживать аристократический стиль жизни, им необходимо было заручиться благосклонностью монарха. В семнадцатом и восемнадцатом веках, по мере расширения империи, с головокружительной быстротой росли и размеры вознаграждений, раздаваемых царствующими особами своим царедворцам. Западнические устремления аристократии, усилившиеся в восемнадцатом веке, расширяя культурные горизонты, тем самым пробуждали у дворян желание жить в столичном городе, а не хоронить себя в селе, в лесной глуши, за сотни, а то и за тысячи километров от цивилизации.