Читать книгу "Дело "Памяти Азова" - Владимир Шигин"

Меня поставили во фронт — на левом фланге спартаковской команды и отобрали паспорт. Ввиду того, что по паспорту я значился эстонцем Феллинского уезда, ко мне подошел какой–то матрос боцманского вида и стал разговаривать по–эстонски. Ему не стоило большого труда уличить меня в незнании языка.

В свое оправдание я солгал, что давно обрусел и уже забыл родной язык. Но в этот момент на шканцах появилась группа белогвардейских офицеров, и среди них я тотчас узнал высокую, долговязую фигуру моего бывшего товарища по выпуску из гардемаринских классов — бывшего мичмана Феста. Оскар Фест принадлежал к прибалтийским немецким дворянам. Вместе с другими белогвардейскими настроенными офицерами он остался в Ревеле… Он сказал что–то своим белогвардейским спутникам; и меня тотчас изолировали от всей команды, раздели донага, подвергли детальному обыску.

В каюту, где проводилась эта унизительная процедура, буквально ворвался какой–то белогвардеец в форме морского офицера, взглянул на меня и, захлебываясь от радостного волнения, громко воскликнул: „Это тот самый человек“.

Очевидно, он знал меня в лицо. Увидев теперь на мне матросский бушлат, скромное белье и порванные носки (?!), издевательски произнес:

— Как ты одет! А еще морской министр!

После обыска меня вывели на палубу и заставили спуститься по трапу в моторный катер».

Я вполне понимаю «белогвардейца в форме морского офицера», который с презрением оценил переодевание Раскольникова. И как ни пытается обелить себя в мемуарах член Реввоенсовета, постыдное поведение скрыть не удается. Офицером, который опознал «красного лорда» в грязном псевдоматросе, был бывший однокашник Раскольникова мичман Оскар Фест — весьма заслуженный, в отличие от Раскольникова, офицер. К моменту их неожиданной встречи Фест успел повоевать на эсминце «Самсон» в Рижском заливе и в битве за Моонзунд, являлся активным участником Ледового похода Балтийского флота из Гельсингфорса в Кронштадт. После восстания на Минной дивизии в 1918 году был арестован ВЧК и в течение двух месяцев сидел в тюрьме. После освобождения, не испытывая больше судьбу, бежал к белым. На английскую эскадру был командирован как офицер связи.

Врет Раскольников и относительно того, как его обыскивали. Дело в том, что несколькими страницами дальше в своих мемуарах он признает, что, прибыв Англию, имел при себе определенное количество (и, видимо, не малое) царских золотых. Откуда у него появились эти деньги, Раскольников не объясняет. По–видимому, член Реввоенсовета всегда возил с собой по фронтам мешочек с золотом (просто так, на всякий случай!). Хотя, может быть, царские золотые были присвоены им из корабельной кассы перед сдачей в плен. Последнее, впрочем, маловероятно. Обстановка на Балтийском флоте была настолько тяжелая, что никакого золотого запаса на кораблях вообще быть не могло. Как бы то ни было, но, несмотря на «обыск», свое золотишко член Реввоенсовета Республики все же каким–то образом сохранил.

Вообще попытка командира корабля изменить внешность перед попаданием в плен никогда не была характерна в российском флоте. Там честно сражались с врагом, предпочитая смерть позору плена, но если уж израненными и попадали в плен, то делали так, что вызывали восхищение неприятеля. За примерами далеко ходить не будем. Во время русско–английской войны 1808 года маленький российский тендер «Опыт» под командой лейтенанта Невельского принял неравный бой с тяжелым английским фрегатом «Сальстет».

Из воспоминаний отставного генерал–майора Баранова, бывшего в этом бою на «Опыте» гардемарином: «Утром 11 июня, выйдя из Свеаборга при тихом переменном ветре, ясном небе и пасмурности по горизонту, мы увидели через несколько часов трехмачтовое судно, близь того места, где должны были найти корвет „Шарлотт“. Пасмурность лишила нас возможности отличить неприятельский фрегат большого ранга от своего корвета, бывшего прежде французским приватиром и купленного нами за его отличные качества… Припоминая опытность капитана и верность его морского взгляда, не смею утверждать, вполне ли умышленно мы приближались к ждавшему нас противнику; но когда нельзя было сомневаться, что это не корвет „Шарлотт“, а сильный неприятельский фрегат, то, сделав опознавательный сигнал и не получив на него ответа, мы, по приказанию командира, положив сигнальные флаги и книги в ящики, наполненные песком, бросили их за борт и приготовились к бою. Спустя несколько времени, неприятельский фрегат, сблизясь с нами, сделал пушечный выстрел и поднял английский флаг. Мы же медлили поднятием своего флага, и эти минуты были самыми тягостными! Фрегат повторил еще холостой выстрел и вслед за тем послал нам выстрел с ядром. На это приветствие командир приказал тотчас ответить тем же и поднять наш флаг. С тендера раздался выстрел 12–фунтовой коронады, на ноке гафеля развился русский военный флаг; томительное ожидание кончилось! Все ожило, все встрепенулось; каждый старался употребить все свои силы и способности на поражение неприятеля, хотя бой был далеко не равен».

Даже с первого взгляда было ясно, что расклад сил далеко не в пользу маленького «Опыта». Против сорока четырех тяжелых орудий «Сальстета» у Невельского было всего полтора десятка мелких пушек. Против четырехсот матросов «Сальстета» на «Опыте» не было и пятидесяти. У Невельского даже не было подчиненных офицеров. Вместо них двое мальчишек–гардемаринов, бывших в плавании практикантами.

С фрегата сигналом потребовали немедленной сдачи. Уверенные в удачном захвате посыльного судна, англичане сгрудились на палубе. Размахивая руками, они торопили. Но лейтенант Невельской выбрал бой.

Над посыльным суденышком дерзко взлетел ввысь красный стеньговый флаг. Маленький тендер бросал вызов своему грозному противнику. Даже без зрительной трубы было видно, как врассыпную бросились к орудиям английские матросы. Палуба «Сальстета» в мгновение опустела. Первым открыл огонь «Сальстет». Минуту спустя ответил и «Опыт». Неравный поединок начался. Малый ветер не уносил дыма, и вскоре противники уже только по вспышкам выстрелов определяли местонахождение противника.

Из воспоминаний участника боя Баранова: «Будучи гардемарином на тендере и в самом начале первой моей кампании, я солгал бы, если бы стал рассказывать о всех направлениях и переменах курса; знаю только, что мы изменяли его не редко. Ветер был тих и переменялся очень часто. Догнал ли нас фрегат, или мы подошли к нему, также не могу сказать утвердительно; но твердо помню, что мы сблизились, — и фрегатские ядра стали перелетать чрез наш тендер, повреждая его рангоут. Впоследствии и наши ядра стали долетать до фрегата. Мы не скупились на выстрелы и бой сделался жарким! Но ветер стих; тендер имел большие повреждения в корпусе и вооружении, и потому командир приказал прекратить стрельбы и выкинуть весла. Как теперь вижу артиллерийского бомбардира, просившего позволения наложить фитиль на коронаду, говоря, что она уже наведена на фрегат; позволение дано, выстрел раздался; но в то же мгновение неприятельское ядро раздробило ногу храброму артиллеристу гораздо выше колена. Упав, он на руках и остальной ноге дополз до фор–люка, спустился на кубрик и не доверяя операции лекарскому ученику, неопытному мальчику, сам отрезал висевшую на жилах, свою раздробленную ногу.