Читать книгу "Ты была совсем другой - Майя Кучерская"

Что же все это такое? Но он точно не спал. Он поглядел на круглое окошко над головой. Оно было распахнуто! Значит, все-таки грифон прилетал. Все происходило наяву!

Снизу послышались легкие шаги. Валера вскочил, в комнату вошла Женя.

Она бросилась к нему, покрывая его лицо поцелуями.

– Милый, милый! – повторяла она без конца.

Он обнял ее так крепко, словно и в самом деле вырвал наконец из рук ночного тирана.

Не сразу Валера обрел способность думать, но, очнувшись, понял, что Женя, конечно, знает разгадку, да, несомненно, он чувствовал это, хотя пока не в силах был расспрашивать. Женя звала его вниз, на веранду. Спустившись, он увидел, что здесь был накрыт стол на восемь персон, бокалы, сок, виноград, красиво нарезанные арбузы, яблоки, сыр – Женька это умела. Но для кого же приборы?

Вместо объяснений, залихватски сунув два пальца в рот, Женя оглушительно свистнула.

Сейчас же, точно только и ждали сигнала, из сада вышли вчерашние нимфы, но теперь они были в легких коротеньких сарафанах, за ними следовали двое атлетичных парней, в которых Валера без труда узнал вчерашних стражников, затем появился Фабио и, наконец, сам режиссер Женькиного театра Дмитрий Васильевич Громов. Вылитый вчерашний старик! Грива волос, величавый вид, но сейчас он был без бороды и глубоких морщин.

– Прости меня, – проговорила Женя тихо, пока они приближались. – Я хотела тебя проверить. Но теперь… теперь я согласна на все, и на Италию, и на виллу – на все, что хочешь.

Из всеобщих восклицаний, смущенного смеха, порывистых объяснений, которые пытались дать ему нимфы, стражники и Женя одновременно, Валера понял, что вилла дядюшки Фабио соседствовала с другой – той самой, на которой сегодня вечером их труппе предстояло показать последнее представление, «капустник». Времени оставалось в обрез, поздним вечером актеры должны были провести там генеральную репетицию, проверить звук и свет.

Получив эсэмэску от Валеры и поняв, что он совсем рядом, Женя уговорила Громова немного изменить сценарий и соединить генеральную репетицию с проверкой Валеры, чтобы выяснить, наконец, кого же он предпочтет, ее или свою любимую Италию?

Когда уселись за стол, заговорил, наконец, Громов. Он говорил пышно, напористо и витиевато – об актерской доле, о великом, но тяжком труде вечных паяцев, которые уже не различают жизнь и сцену, посмеиваясь, признался, что панно с морскими чудовищами в доме дядюшки Фабио – часть декораций, заготовленных для сегодняшнего представления. Фабио, который был в сговоре, согласился поставить в доме реквизит для создания нужной атмосферы. Валера поискал итальянца глазами, но тот исчез.

Далеко не все свои секреты раскрыл Громов, умолчав о деталях машинерии, и упорно уходил от вопросов Валеры о грифоне и ночном полете.

– У сказочки нашей не такой уж дурной конец, если я правильно понимаю? – улыбался Громов, поглядывая на Валеру и Женю, и в который раз уже предлагал выпить за их здоровье. – А жизнь, по счастью, чуть шире и непредсказуемее, так что наша прима, бог даст, послужит и Мельпомене, и мужу.

Валера слушал его и думал, что этот голос, эти интонации что-то ему напоминают.

На вечернее представление Валера идти отказался, просидев весь вечер в саду с глициниями за бутылкой превосходного белого вина из погребов Фабио. Заказчиков, по словам Женьки, постановка восхитила своей достоверностью. Ранним утром труппа уехала, а они с Женей решили задержаться здесь еще на день.

Они медленно спускались по дороге и вышли к площади.

Все здесь было так же, как вчера, позавчера и в его мечтах – так же благословлял прохожих медный епископ, так же прыгал вокруг черный щенок. Они двинулись дальше, с балкона выглянула все та же голова в седых кудряшках. В знакомом дворе нежилась розовая кошка. Лысый продавец фруктов попался им навстречу и приветствовал Валеру точно старого знакомого. Изабелла, не замечая их, выскользнула из дома, села на скутер и нажала на газ. Зазвонили часы на соборе.

Валера грустно улыбнулся им всем: это была их, для него навеки замершая, остановившаяся жизнь, его жизнь – подвижная, изменчивая, вот, рядом – смеется его шуткам, вертит во все стороны головой, задумывается, моргает. Ой! поцеловала в скулу.

– Хочешь, мы и правда купим эту виллу? Фабио – такой симпатичный. Да можно и вовсе остаться здесь надолго, хоть навсегда, жить, сколько захотим, – говорила Женя. – Хочешь, я вообще брошу театр? За эти дни я так полюбила Италию.

– За эти дни я так полюбил Москву, – откликнулся Валера.

…Только в самолете он понял, чьи интонации проступали сквозь медоточивые речи режиссера Громова, – конечно, грифона.

Небывальщина

1.

Путник прошагал уже третью, четвертую? версту… мерила баба клюкой – да махнула рукой… – прошагал уже пятую версту, а деревни, где он стал со стоянкой, все не было. Беззвучие, тьма, ни лая, ни огня, только посвистывает какая-то птаха из поздних в деревах отсыревшей рощи да потрескивает под ногами ледок.

Уже и хмель, бодривший его в дороге, опал, точно яблоневый цвет, и песни, что пел себе в подмогу, истощились, и веселье, плескавшееся в нем, когда вышел с праздника, иссякло.

В какой момент он свернул не туда? Выйдя от Спасского, сразу же следовало поворотить налево – пропустил, не разглядел в темноте поворот, но куда-то все-таки повернул, наудачу. И ведь назывались ему мужики показать дорогу, отверг. Были они кто вполпьяна, кто и вовсе пьян, показывать просились всей ватагой – с такими или целоваться, или драться. Ни к тому, ни к другому охоты он не имел, отказался, пошел сам, втайне довольный: и тем, что отделался, и тем, что в коробе за плечами, уже порожнем от колец, серег и кумачового товара, лежат теперь другие сокровища. И легко, счастливо было у него на сердце. Шагал – пел.

Ночки тёмны,Тучки грозны,Из поднебесья идут.Наши храбрые драгуныТихим маршицем бредут.

Но вскоре счастье истаяло, силы ушли в мерзлую дорожную глину, ноги так и гудели. Путнику стало зябко, а потом и по-настоящему холодно, подморозило. Дорога шла леском, ночь – зги божьей не видать. Потянуло у молодца с души: ветер дул почти зимний; зипун, доставшийся от одного старика-трактирщика по случаю, не грел да, по правде сказать, был уже ветх и ему короток. Пригодился бы любимый полушубок, но брошен был в избе, в которой остановился. Выходил-то под солнышко, днем стало даже жарко. Снимай, вдова, платье цве́тное, надевай, вдова, платье черное!

Лесок кончился, открылось поле. Ветер подул сильней, однако и проселочная дорога, по которой он шел, влилась в новую, твердую. Ощупал ее ногами и аж притопнул от радости – широкая, торная: значит, близко жилье, и зашагал быстрее, и даже будто согрелся. Стал перебирать в памяти, что за сегодня услышал и увидел.

2.

День сложился ладным, сбитым.