Читать книгу "Любовь? Пожалуйста!:))) - Владимир Колотенко"

– А вон спутник, видишь?

Я вижу. Трусь шершавым подбородком о ее щеку. Тишина. А откуда-то справа уже ползут два желтых глаза, чтобы пялиться на наше счастье. Да сколько угодно!

– Знаешь, – говорит тихо Елена, повернувшись ко мне лицом и припав всем телом, – знаешь, я хочу тебе сказать…

Я знаю. Целую кончик ее носа, жду, улыбаясь.

– Завтра, – говорит она, – ладно, завтра… Я хочу видеть твои глаза.

Фары слепят меня, поэтому-то глаза закрыты. Ну завтра, так завтра. Меня уже ничем не удивишь.

Мы выходим из машины еще раз, чтобы полюбоваться огнями Ялты. Огни города – у наших ног, и впечатление такое, словно ты царь Вселенной. Это длится до тех пор, пока какой-то там “Форд” или “Пежо” не нарушает тишину, высветив строй кипарисов.

– Название поселка не Милет, а Мелас, – говорит она, когда Ялта остается позади, – и вообще здесь много греческих названий: Кастрополь, Мелас, Форос…

– Симеиз, Гурзуф, Кацивели…

Я не знаю, зачем ехидничаю.

– Где-то здесь на гастролях мой муж, – говорит Елена, – у них неплохая программа, и, если у тебя вдруг возникнет желание, я могу устроить…

Ах, Бог ты мой! У меня нет никаких желаний. Единственное, чего мне недостает, – одиночества. Я знал об этом еще дома.

Поселок действительно называется Мелас, мы видим указатель: “Мелас”.

– Видишь: Мелас, – говорит Елена.

Я же не слепой.

Встречных машин мало, только мелькающие в свете фар кустарники, кипарисы, ограничительные полосатые столбики, скатившийся на дорогу камень, который я, не сбавляя скорости, искусно оставляю справа, наконец, туннель. Упрятанные за решетку уз-ники-фонари вяло цедят свой подслеповатый свет, нагнетая унылую тоску, и хочется поскорее вырваться из этой каменной тюрьмы… Вскоре мы видим красные сигнальные огни бетонной башни.

– Приехали?…

Раньше у меня хватило бы такта спокойно ответить, отшутиться или, скажем, промолчать.

– Ну видишь же…

Конечно, все дело во мне.

Маленький домик на берегу моря, уставший от тишины и ожидания, заполняется чемоданами, пакетами, ее смехом… Шляпки, зонтики, надувной матрац, на полировке трельяжа появляются крикливая помада, кремы, тени, смеется рубиновыми огоньками веселая люстра…

Приехали!

– Знаешь, как я тебя люблю, – говорит Елена позднее, выходя из ванной и обвивая, словно плющом, своими прелестными руками мою шею, – знаешь как…

Я устал до смерти, и любые проявления нежности, я знаю, будут выглядеть наигранными.

– Будем спать? – ее вопрос.

Я отказываюсь даже от традиционной чашечки кофе. Становлюсь несносным, я знаю и замечаю, что часы на стене, отсчитывавшие все эти годы минуты нашего летнего счастья, стоят. Об этом я молчу. Утром в постели я сознаю, что превращаюсь в зануду, и искупаю свою вину.

Ее волосы, за прикосновение к которым я готов был отдать полжизни, теперь (она приподнимается на локте) укрывают мне грудь, шею, нервно щекочут губы. Я отворачиваю лицо в сторону…

– Андрей…

Я даже морщусь: можно ведь и помолчать немножко. И, вообще, взывать к чувствам на голодный желудок – пустое дело.

– Андрей, я хочу сказать тебе…

Отшвырнув простыню, она просто наваливается на меня, как на какого-то жеребца, и, оседлав, (сущая амазонка!) произносит:

– У нас будет сын!

Нельзя сказать, что я цепенею от ужаса. Лежу с дурацкой улыбкой на лице, а она, шалея от счастья, прыгает и смеется, озадоривая и меня своим озорством.

Волоокая бестия!

– Почему сын? – спрашиваю я, приходя в себя.

– Ну хочешь – дочь!

Все это повторяется из года в год то дома, то здесь, в разных вариациях. Видимо, ей доставляет удовольствие видеть мою растерянность, мои потухшие глаза.

– Ну уж нет, – произношу я браво, – подавай мне сына!

– Я решилась, – говорит она, все еще сидя на мне, как на жеребце.

Зачем ей испытывать меня? Она ведь знает, что нет на свете женщины, с которой бы я охотнее делил свои дни и ночи.

Вероятно, забывшись, с закрытыми глазами, она рукой пытается ощутить бороду, которую я никогда не носил, и, не найдя, открывает глаза. Я только улыбаюсь: я ведь не виноват, что бороду носит ее муж, композитор (или пианист). Какое мне дело до его бороды?

– Ой, – произносит она, – знаешь…

И, смутившись, ничком падает на меня, чтобы не смотреть мне в глаза.

– Ну, – произношу я, высвобождаясь, – пора на море. Пойдем на камни?

– Какой ты колючий…

Целый день, лежа на пляже, я сдерживаю себя, чтобы не спросить, и уже вечером, когда она, пунцовая, смазывая себя сметаной, стоит совершенно нагая перед зеркалом, я, любуясь ею, спрашиваю:

– Ты уверена в том, что?…

Она, глядя на меня в зеркало, на мгновение замирает, встав на цыпочки и втянув живот, наклоняет голову так, что волосы прикрывают всю левую грудь, стоит, не дыша, Венера Форосская, затем, вдохнув, произносит:

– Разве я не красивая женщина?

Это-то я знаю; меня интересует другое:

– Ты действительно беременна?

Почему я целый день жду ответа на этот вопрос?

Она поворачивается на носках и просто таращит на меня свои красивые глаза.

– Да, – произносит она, – действительно. А что?

– А ты уверена, что?…

– Что это будет твой сын? Да!

– Ааа?…

– Знаешь, – повторяет она еще раз, – я решилась!

Эту ее решимость я знаю.

– Когда я выйду за тебя замуж…

Мне только этого сейчас недостает!

– Слушай, – прошу я, – перестань мазаться сметаной, есть же крем.

Я полон желания быть бодрым, раскованным, и меня, конечно, не может вывести из себя даже то, что она произносит:

– Глеб, принеси мне, пожалуйста, салфетку.

Это мне ничего не стоит: я с радостью встаю, иду к трюмо, а она, не замечая своего промаха, добавляет:

– И молочко прихвати.

Кто такой Глеб, я не спрашиваю, зато прекрасно знаю, как зовут ее мужа: Владлен.

– Пожалуйста…

Мне нравится ее привычка благодарить за все лишь кивком головы, не отрываясь от своего основного занятия. Бывают минуты, когда от нее невозможно оторвать глаза.

– Я люблю тебя, Ленка…

– Правда, – искренне удивляется она, – кто бы мог подумать?…

Ах, кокетка! Ах, ты моя прекрасная прелестница!