Читать книгу "Правило четырех - Дастин Томасон"

Кэти посмотрела на меня, пристыженная и несчастная, и я вдруг понял, что могу сказать ей только одно. Однажды, незадолго до несчастья, я обвинил мать в том, что она не любит отца и не заботится о нем. «Если бы ты любила папу, — сказал я, — ты бы поддержала его в работе». Мне трудно описать выражение ее лица, но я понял, что ничего более ужасного произнести просто не мог.

— Я люблю тебя. — Я шагнул к Кэти, чтобы она смогла уткнуться в мою рубашку и хоть на мгновение стать невидимой. — Мне очень жаль.

Наверное, именно тогда волна покатилась назад. Любовная горячка, переданная, как мне казалось, с генами, стала медленно остывать. Треугольник разрушался, и на его месте появились две почти слитые воедино точки. Двойная звезда.

Мы молчали, и каждый держал в себе то, что хотел и должен был сказать.

— Я предупрежу Пола, что прекращаю работать с книгой.

Это было самое лучшее и самое правдивое обещание из всех, которые я мог дать.

Искупление. Поняв, что я не сопротивляюсь, что я все осознал и принял верное решение, Кэти сделала то, что наверняка собиралась приберечь на потом, на тот день и час, когда она окончательно убедится в моем выздоровлении. Она поцеловала меня. И этот краткий контакт был подобен удару молнии, оживившей чудовище и давший всему новое начало.

Я не увидел Пола в тот вечер; мы провели его с Кэти, так что о моем решении он узнал только на следующий день. И даже не удивился. Наверное, видя мои мучения с Колонной, Пол чувствовал, что я на грани и готов выбросить полотенце при первом намеке на передышку. К тому же Джил и Чарли убедили его, что так будет лучше для всех, и он даже не обиделся. Может быть, догадывался, что я вернусь. Может, продвинулся достаточно далеко, чтобы рассчитывать только на свои силы. Как бы там ни было, когда я поделился с ним своими рассуждениями, рассказал об уроке, преподанном когда-то Дженни Харлоу, и отцовском толковании гравюры Карраччи, Пол не стал спорить. Он, как никто хорошо знавший, что интерпретации бывают самые разные, предоставил мне возможность самому распутывать свои узлы и даже согласился со мной.

— Конечно, взаимная любовь всегда лучше, — сказал он.

Ничего другого я от него не ждал.

То, что началось как диссертация Пола, снова стало только его диссертацией. Поначалу казалось, что ему вполне по силам тащить воз в одиночку. Четвертая загадка, едва не выжавшая из меня все соки, уступила ему на третий день. Я подозревал, что кое-какие идеи были у него и раньше, но он держал их при себе, потому что знал, что я откажусь от его помощи. Ответ обнаружился в книге под названием «Иероглифика», написанной неким Гораполло[45], труд которого появился в Италии в двадцатых годах пятнадцатого века с претензией на разгадку многовековой тайны египетских иероглифов. Принимаемый европейскими гуманистами за наследника древнеегипетских магов, Гораполло был на самом деле ученым, жившим в пятом веке новой эры, писавшим на греческом и знавшим о иероглифах не больше, чем Эскимосы знают о лете. Среди встречающихся в «Иероглифике» символов есть изображения животных, которые даже не являются египетскими. Однако в среде жаждущих новых знаний гуманистов сочинение «мудреца» пользовалось огромной популярностью.

По мнению Гораполло, «совы являются символом смерти, поскольку налетают на воронят под покровом ночи с внезапностью приходящей к человеку смерти». Орел с изогнутым клювом, писал Гораполло, означает умирающего от голода старика, потому что «когда орел старится, он искривляет клюв и погибает от голода». И наконец, слепой жук говорит о человеке, умершем от солнечного удара, так как «жук погибает, когда его слепит солнце». При всей туманности рассуждений Гораполло, Пол сразу понял, что напал на нужный источник и быстро вычислил, что объединяет трех указанных существ: смерть. Взяв в качестве ключа латинское слово mors, он без особенного труда расшифровал четвертое послание Колонны.

«Ты, зашедший столь далеко, присоединился теперь к философам моего времени, которые, возможно, уже стали для тебя пылью веков, но которые в мои дни были исполинами человечества. Совсем скоро возложу я на тебя бремя оставшегося, потому что рассказать надо многое, а тайна моя распространяется слишком быстро. Но прежде в знак признания твоих успехов я изложу начало моей истории, чтобы ты знал, что не напрасно следовал за мной.

В краю моих братьев есть проповедник, принесший беду, ставший чумой для всех любителей знаний. В борьбе с ним мы использовали все наше влияние и всю нашу мудрость, но этот человек поднял против нас наших соотечественников. Его голос гремит на площадях и разносится с трибун, и простолюдины всех стран восстают против нас с оружием в руках. Как Бог из зависти разрушил башню до небес, построенную людьми в долине Шинар, так и он поднял руку на нас, пытающихся сделать то же самое. Раньше я надеялся, что люди желают освободиться от невежества так же, как рабы стремились освободиться от пут. Теперь я знаю, что человечество — трусливое племя, подобное сове из моей загадки, которая предпочитает солнцу тьму. Умолкаю до завершения крипты. Быть господином такого народа — то же самое, что быть нищим в замке. Книга — мой единственный ребенок. Долгой жизни ей, и пусть она послужит тебе на пользу».

Не тратя времени на обдумывание послания, Пол перешел к пятой, и последней, загадке, которую отыскал, пока я мучился с четвертой.

«Где соединяются дух и кровь?»

— Это один из самых древних философских вопросов, — сообщил мне Пол.

— Какой? — спросил я, собираясь на свидание с Кэти.

— Скрещение сознания и тела, духовно-плотская дуальность человека. Об этом говорится, например, у Августина в трактате «Против манихеев». Вопрос рассматривается и в современной философии. Декарт считал, что обнаружил душу в мозге, где-то возле пинеальной железы.

Пока я одевался, он все говорил и говорил, листая взятую в библиотеке книгу.

— Что читаешь? — спросил я, снимая с полки «Потерянный рай» Милтона.

— Галена.

— Кто это?

— Один из отцов западной медицины наряду с Гиппократом.

Я вспомнил, что уже слышал это имя от Чарли, когда он проходил курс истории науки. Однако к «Гипнеротомахии» он вряд ли мог иметь какое-то отношение, потому что умер за триста лет до ее публикации.

— И что?

— Думаю, загадка как-то связана с анатомией. Колонна, по всей видимости, считал, что в теле есть орган, где дух соединяется с кровью.

На пороге с огрызком яблока в руке возник Чарли, услышавший, должно быть, что-то знакомое.

— О чем речь, профаны?

— Вроде вот этого, — игнорируя Чарли, продолжал Пол. — Rete mirabile. — Он ткнул пальцем в диаграмму. — Целый клубок нервов и сосудов у основания мозга. Гален полагал, что здесь жизненные духи превращаются в животные.