Читать книгу "Дама в палаццо. Умбрийская сказка - Марлена де Блази"

— Не пора ли тебе идти, Миранда? Тильда будет ждать.

— Отрежь мне кусочек сыра, а, Чу? На дорожку.

Миранда пришла с подарком: с фартуком, который сшила для меня из того же белого монтефалькского полотна, из которого делала простыни и кухонные полотенца. Он обернулся вокруг меня дважды, прикрыв каждый сантиметр моего платья, и теперь я крутилась, хвастаясь им перед Неддо, который все твердил, что я наверняка обожгу декольте, когда стану жарить самбуку. А что же делает Фернандо там наверху, за узкой темной лесенкой?

Он был великолепен. В свадебном костюме. Единственное отличие — коричневые ботинки. Я обнимала его, и снова видела краснокирпичный фасад церквушки в Лидо, и думала: «Так должен кончиться мир», и краснела от этой мысли. Застеснявшись, я пошла еще раз взглянуть на хлеб.

Венецианец принялся зажигать свечи — их было почти пятьдесят, мы использовали все наши подсвечники и канделябры. Он откупорил восемь бутылок «Сагрантино 85» из Арнальдо Капри. И восемь бутылок «Брунелло 90» из Альтезино, перелив вино в графины. Выровнял бутылки строем солдат на приставном столике рядом со своим местом за столом.

Прокатные anfore были наполнены огромными букетами оливковых ветвей и расставлены по периметру зала, а сосновые и еловые ветви мы разложили вдоль стен на полу, создав подобие ковра, а остальные поставили толстыми снопами в углах. Весь бальный зал наполнился ароматами Рождества.

Миранда настояла, чтобы двое из ее племянников помогали с сервировкой, и те тоже явились заранее, проголосовав трактористу, ехавшему в город из Буон Респиро. Рубашки на них были из того же полотна, что мой фартук, так что мы составили славное трио на кухне. Я нарисовала, как должно выглядеть каждое блюдо, и они изучали наброски, совещались и снова разглядывали листки.

— Fatto, — сказали они в один голос. — Сделано!

Пока я заканчивала составные части каждого блюда, они раскладывали все по тарелкам и носили на стол. Дело свое они — эти парни из Буон Респиро — знали лучше, чем студенты кулинарного института на тридцать седьмой неделе обучения.

Когда хлеб был готов, я вынесла его на террасу и поставила на решетки, прикрытые ветками дикого розмарина. Горячий влажный аромат свежего хлеба с толстой корочкой впитывал дух трав. Я решила, что все готово. Другие должны были вот-вот подойти, и я уже начала скучать по Барлоццо, хоть и понимала его нежелание провести с нами этот вечер. Тут была доля застенчивости и доля мизантропии. И доля памяти о Флори. Даже Тильда не могла заставить старого Князя забыть о Флори. По-настоящему отвлечь. Флори была его любовью, его обломком мачты в бурном море, и он цеплялся за нее изо всех сил.

Оставалась еще одна мелочь. Мне бы следовало попросить о помощи Фернандо — он наверняка справился бы лучше. Или Неддо — он пришел бы в восторг от самой экзотичности действия. Но мне хотелось сделать это самой: я взяла красивый ананас, который несколько дней назад отложила на madia дозревать, разрубила его более или менее пополам большим резаком и в миске вынесла более крупный кусок к входной двери. Я проткнула его своим самым большим и красивым французским ножом и с силой приколола плод к темным доскам старой двери. Удержался. Удержался, и ананас повис косо, так что видна была и мякоть, и кожура, а его длинные темные листья отлично сочетались с сосновыми ветвями и лозами темного винограда, которые я повесила заранее. Синьор и синьора де Блази дома.

Я осталась снаружи: полюбовалась хлебами, оперлась локтями на перила между остывающими буханками и кастрюлями с базиликом и ветками лимонного дерева, коленями ощущая жасмин сквозь бархат платья. Этот декабрьский вечер был теплым, и я подставляла лицо нежным дуновениям ветерка. Я перекладывала хлеб то так, то этак, как переставляют наперсточники на карнавале скорлупки грецких орехов. Я всегда старалась оставлять хлеб, пироги или что я там вынула из печи остывать на улице. В Саратоге выкладывала пироги на подоконник. Но я не в Саратоге. И не в Колд-Спрингс, и не в Сакраменто, и не в Сент-Луисе. И не в Венеции, и не в Сан-Кассиано, а здесь, на огромном каменном острове в старинном палаццо, на террасе под небом, стою и смотрю на луну. На полумесяц, тонкий и бледный, чуть просвечивающий за белой облачной дымкой. Бог весть почему, на ум пришла сцена, которую я не так давно наблюдала в поезде в Рим. Сейчас она почему-то прокручивалась передо мной снова и снова.

Я сидела в вагоне второго класса позади американской пары.

— Это уж через край, Сьюзен. Вся эта поездка — через край. Тебе обязательно нужна эта шляпа? Эта нелепая шляпа. И это вино, которое тебе просто необходимо было попробовать за обедом, обошлось в тридцать пять долларов. А теперь ты сидишь тут и восторгаешься кукурузными полями, коровами и ветхими деревеньками. Черт возьми, если тебе нужны кукурузные поля, я мог бы свозить тебя в Айову. Избавил бы себя от множества хлопот. Мы за семь тысяч миль добирались посмотреть коров!

— Я смотрю не только на коров, Джеффри. Я смотрю на Италию. Вот чего ты не понимаешь. И скажу тебе вот еще что, Джеффри. Я — это через край. Почти все и все в мире — через край. Через край для тебя, Джеффри. И я скажу тебе почему. У тебя чашка мелкая и маленькая, и в нее ничего не поместится, кроме тех нескольких капель, которые ты сам в нее влил. Больше ни для чего места не осталось. Но я вот что скажу тебе, Джеффри: жизнь больше, чем вмещает твоя чашка. Раздобудь себе чашку побольше, Джеффри, ради бога, раздобудь себе чашку побольше.

Когда я, выходя из вагона, прошла мимо них, эти двое сидели, отстранившись друг от друга, разделенные большой черной шляпой, украшенной бледно-розовыми цветами роз. Она смотрела в окно, он — уставился прямо перед собой, или в себя, или, может быть, на дно своей чашки. Я пожелала Джеффри найти себе чашку побольше.

Дверь палаццо напротив открылась. Это он, «с густыми мягкими волосами, падающими на глаза». Со скрипкой в руках.

Он взглянул на меня.

— Buona sera, signora. Arrivo. Добрый вечер, синьора. Я пришел.

Это был он — он, с черной коркой бороды. Это я с ним говорила. Это он — директор консерватории. И, когда я назвала ему свой адрес, а может и прежде, чем я назвала адрес, он решил выбрать нашим скрипачом самого себя.

Фернандо открыл ему дверь.

— Giacomo Serafini, molto lieto, — представился он всем присутствующим. Нет, он ничего не будет пить. — No, grazie.

Он шагнул к двери террасы, раскрыл футляр скрипки, заиграл.

— Вы знаете, что этот этаж палаццо когда-то был бальным залом, синьора? — спросил он, подтягивая струны, поглаживая и пощипывая их.

— Да, да. Знаю.

— La signora gradirebbe un valzer? Синьора, вальс заказывали?

Пусть жизнь течет по своим законам.

Фернандо курил, прислонившись к дальней стене. Отбросил сигарету в пылающий огонь, разведенный Неддо, поманил меня глазами, чуть заметно склонил голову: юный итальянец, приглашающий девушку — и я шагнула к нему. Позволила себя обнять. Обняла его крепче, чем он меня, вдохнула запах юного итальянца, смешавшийся с запахом кофе, красного вина и дыма. А теперь и с «Опиумом».