Читать книгу "Когда исчезли голуби - Софи Оксанен"

Партс вернулся к материалам, полученным от вахтерши, и попытался еще раз отыскать в них повторяющиеся слова, ключи к секретному коду. Разочарования избежать не удалось: похоже, глупости, которые написала эта идиотка, действительно не более чем глупости. В задумчивости Партс надкусил кильку и задержал во рту. Когда в нем уже закипала ярость отчаяния, он вдруг заметил розовую промокашку, покрытую черничными пятнами, в которую были завернуты высушенные цветы. На ней случайно осталось имя — Долорес Вайк. В какой-то момент он решил, что это сон, но он не спал. Он схватил в руки поздравительную открытку. Отправителем значилась Марта Каск. Партс услышал, как тяжело он дышит, слюна наполнила рот. Дочь Долорес Вайк звали Марта Вайк. Партс аккуратно положил перед собой промокашку, конверт, поздравительную открытку и стал последовательно соединять в голове предложения, очень медленно. Невеста Объекта поехала в деревню к родителям. В деревне она писала письмо и пользовалась промокашкой. До нее этой же промокашкой пользовался еще кто-то, либо сама Долорес Вайк, либо кто-то, кто писал о Долорес Вайк, но, скорее всего, она сама. Из письма Эвелин Каск следует, что госпожа Вайк живет в доме своей дочери Марты Каск, дочь которой является невестой Объекта. Неужели Контора нарочно подсунула ему это дело? Неужели это действительно так? Неужели Конторе известно, что он знаком и с Мартой, и с госпожой Вайк? Нет, все слишком запутано, чтобы быть правдой. Это абсолютно невозможно — откуда Конторе знать, что они знакомы? Но даже если Контора знает, какое это имеет значение? Но своя логика в этом была. После отъезда Лидии Бартельс в Германию оставшаяся в Эстонии госпожа Вайк устроилась на работу в ветеринарную лечебницу и участвовала в нелегальной деятельности, об этом Партс знал. В какой-то момент за ней наверняка была установлена слежка — вероятно, потому что она имела связи с Германией, нелегалами и эмигрантами. Но почему Контора подсовывает Партсу ее ближайшую родственницу? Или дело касается самого Партса? Может, на нем проверяют какую-то новую методику? Странно. Очень странно.

Партс хорошо помнил Марту Каск. Овдовевшая госпожа Вайк и ее дочь Марта помогали Лидии Бартельс проводить спиритические сеансы. Партс не раз сталкивался с ними на кухне, ожидая немцев, которые непременно хотели посещать эти сеансы. Марта кормила его и шофера, немцы строили Марте глазки, но Марта лишь покачивала длинными пшеничного цвета волосами и пресекала все попытки приблизиться к ней. Народу на сеансах было очень много, Бартельс стала доверенным лицом многих немецких офицеров.

Погрузившись в воспоминания, Партс даже не заметил доносившегося с верхнего этажа шума. Он пытался придумать контраргументы, найти причины, по которым данная связь была бы простой случайностью. Ему необходимо найти информацию о том, чем потом занимались госпожа Вайк и Марта, ответ может таиться именно там. Он попытался успокоить воображение, сейчас не время для фантазий, надо собраться с мыслями. Карл Андруссон. Опубликованные на страницах “Кодумаа” объявления принесли свои плоды, он получил сообщение от Карла. В письме, украшенном канадскими марками, он благодарил за то, что госпожа Вайк вылечила его ногу. Если бы не она, его карьере летчика пришел бы конец.

Партс выдвинул ящик с письмами и достал оттуда канадскую пачку. Карл всегда наклеивал на конверты много почтовых марок, зная, как ценятся западные марки в среде местных филателистов.

Товарищ Партс обмакнул перо в чернила.

1965 Деревня Тоору Эстонская ССР, Советский Союз

Отец лежал на лужайке перед домом, изо рта на щеку стекала слюна. В кармане его брюк был пистолет, Эвелин знала об этом. Она оставила отца лежать на траве, а сама прошла в дом. Отец никогда не воспользуется оружием, никогда. Рикси, встретивший Эвелин на автобусной остановке, тут же проскочил в кухню, мать выбежала навстречу, за ней бабушка, из кухни веяло теплом, заходи, заходи скорее, на столе тут же появился ячменный кофе и свежие булочки, загремела кочерга, аромат манной запеканки победил все остальные в борьбе за право владеть носом Эвелин. Мать доставала запеканку из печи и одновременно интересовалась новостями. Эвелин перевела разговор на местные темы. Она не хотела, чтобы мать спрашивала о Рейне, и та стала с воодушевлением рассказывать о соседской Лийсе, которая получила письмо от своего сына из Австралии, хотя была уверена, что он давно умер, ведь, поди, двадцать лет от него не было ни слуху ни духу, — и вдруг письмо! Сын прислал вместе с письмом шифоновый платок и обещал прислать еще, он знал, что здесь их можно хорошо продать. Платок прислать можно без проблем, и Лийса так горда, с ума сошла от радости, повторяет уже которую неделю “мой сын жив”, как будто хочет убедить себя, что это правда, а не мечта. Мать все говорила и говорила, бабушка стучала щетками для чесания льна, а Эвелин делала вид, что слушает, время от времени кивая, но при этом думала только о Рейне и дергала кудряшки на шее. Волосы мамы, папы и бабушки были прямые, у отца вообще жесткие, как лошадиная грива, почему же над ней природа так подшутила? У девушки с белыми бедрами волосы были светлые и прямые, Рейну наверняка нравились именно такие.

После того вечера в “Москве” они стали видеться реже, Рейн назвал ее трусихой, посмеялся над тем, что она испугалась, а потом заверил, что повода для беспокойства нет, что все в порядке, хотя это было не так. Рейн больше не звал ее с собой ни на встречи, ни в кафе, ни в странный дом к мужчине в очках. Визит к родителям пришлось отложить на неопределенное время, Рейн был все время занят. Но для Эвелин это было облегчение. Когда осенью она вернулась обратно в город, возникшее тогда в “Москве” напряжение уже забылось, словно ничего и не было, Рейн соскучился по ней за лето и сразу же повел в кино и на танцы. От него пахло копченым угрем и вчерашней выпивкой. Эвелин, конечно, догадалась, в какой компании все это было съедено и выпито. Рейн опять заговорил о визите к родителям Эвелин, она не смогла отказать, и они решили, что под Рождество будет самое время. Эвелин опять придется затевать приготовления. Забытый было страх опять вернулся: как она сможет привести туда Рейна?

— Завтра будем мять лен, — сказала мать. — Лийса обещала прийти помочь. И помоги отцу, его надо привести в дом.

— Пусть он лежит там. Ему что, опять заплатили водкой? Надеюсь, теперь крыша в порядке?

— Эвелин, перестань.

Скоро придет время забивать скот на Рождество, а до этого будет еще много разной работы. В деревне не хватает мужских рук, отец на все будет соглашаться, получать плату водкой, пропадать ночи напролет в доме жены парторга, которой надо то одно починить, то другое, и всегда именно в те дни, когда муж в отъезде, и всякий раз отец будет возвращаться домой пьяным. Он заставит пить Рейна, и что потом? Заранее предсказуемый ход событий уже стоял перед глазами Эвелин: отец напьется, мать будет без конца говорить о телятах и льне, о том, какая Эвелин была в детстве и как любила своих овечек и бегала смотреть, как вспенивается вода в озере вокруг вымачиваемого льна. Эвелин будет посматривать на сидящую в углу и постукивающую щетками бабушку. Куда же деть бабушку на время приезда Рейна? На Рождество ее никуда не отправишь. Эвелин слышала, как отец разговаривал с матерью и оба пришли к выводу, что бабуле уже лучше никуда не ездить. На этот раз Эвелин была согласна с отцом. Она не хотела, чтобы бабушка снова приезжала к ней в Таллин, после того как познакомилась с Рейном, не хотела. А вот родители вполне могли бы приехать и встретиться с ним, может, после этого он перестал бы канючить насчет приезда сюда, но родители станут ссылаться на скот, на дом, на то, что их нельзя оставить без присмотра, что в деревне полно ворья. Хватит ли Рейну того, что приедет одна мать? Отец мог бы позаботиться о телятах и курах, пока она будет в Таллине. Надо поговорить с ней при первом удобном случае, но не сейчас — сейчас она не хотела, чтобы мать стала расспрашивать, как у них дела, как Рейн, чем он занимается. Разве можно ответить, не обманывая? Ну почему Рейн участвует во всем этом? Что, если кто-нибудь вдруг узнает? Рейна выгонят из университета, он попадет в армию и надолго отправится неизвестно куда. Понимает ли это сам Рейн? Как можно быть таким беспечным? Таким эгоистом? Что будет с их собственными простынями, с кактусами на подоконнике, с лакированным шкафом? А что, если Рейн делает что-то такое, за что можно попасть в тюрьму? Эвелин не в силах была даже представить себя ожидающей Рейна под толстыми стенами тюрьмы Патарей или бегающей по городу в поисках бутылки “Вана Таллин”, чтобы отправить ее куда-то, где служит Рейн.