Читать книгу "Черный ростовщик - Олег Мушинский"

Лютер оказался разговорчивым малым, и испанцы успели узнать от него много интересного. Кое-какие знания были полезными, другие просто позволяли лучше понимать происходящее на острове. Как оказалось, Мартиника официально стала французским владением только в этом году, хотя и до того принадлежала им же в частном порядке. Открыли остров испанцы, но они, не обнаружив на острове золота и серебра, а одних только индейцев, поколотили последних для острастки и отправились дальше покорять Новый Свет. Следующими пришли французы, которые в силу ухода испанцев посчитали остров брошенным и, соответственно, ничейным. Местные индейцы с такой позицией не согласились. Решив, что произошла ошибка, они поспешили ее исправить: лично явились к французским колонистам и строго сказали: «Остров не ничейный. Здесь есть мы!» На что французские мушкетеры не менее строго ответили: «Здесь вас нет!»

На то, чтобы слово не разошлось с делом, им потребовалось почти четверть века, но своего они добились. Сейчас на Мартинике чистокровных индейцев уже практически не осталось. Кого не выбили пули, выкосили привезенные европейцами болезни.

Но еще до того, как реальность была приведена в соответствие с прозвучавшим утверждением, французы начали осваивать остров. Леса вырубались, уступая место плантациям хлопчатника, сахарного тростника и табака. Только тут колонизаторы поняли свою ошибку: напрасно они так сурово обошлись с коренным населением. Плантации наметили, лес под них вырубили и продали, а работать на них оказалось некому. Пришлось завозить негров. Тем плантации тоже не приглянулись, и они при каждом удобном случае удирали в еще пока не вырубленные леса. Там представители двух народов «в бегах» встретились, нашли общий язык и даже породнились, о чем однозначно свидетельствовали нынешние гарифуна.

Приключись такая история при испанской власти, беглецов бы непременно выловили и вернули обратно, но французы — и сами по себе довольно безалаберные в вопросах порядка — вдобавок не были едины конкретно в этом вопросе. Если одни относительно мирно заселяли остров, то другие превратили его в базу для дальнейших нападений на испанские колонии и корабли. Да и не только испанские, пираты есть пираты. Как следствие, французы раскололись в буквальном смысле на два лагеря. Мирные жители селились по западному берегу острова, а пиратское поселение раскинулось на восточном. Тем не менее меж ними сохранились если и не дружеские, то уж точно добрососедские отношения. Пираты сами не трогали колонистов и другим не позволяли, а колонисты всячески поддерживали своих защитников и скупали у них трофеи, не задаваясь вопросами об их происхождении. Всех это устраивало, и даже французская власть, придя на остров, подтвердила свое согласие с существующим положением дел.

Политика взаимной безопасности, как ни странно, распространялась и на лесных аборигенов. Конечно, если кто-то хотел поймать именно конкретного раба, удравшего с плантации, то он мог этим заниматься, хотя проще и дешевле было купить нового, но вот массовые враждебные действия полностью исключались. Пиратское сообщество было слишком пестрым, и любой встреченный абориген в принципе мог принадлежать к этому «береговому братству». И, стало быть, всех грести по острову под одну гребенку — почти однозначно означало вызвать конфликт между колонией и пиратами.

— Вот так и живем, — подытожил Лютер.

— Прямо как на вулкане, — усмехнулся Эспада.

— Почему как? — улыбнулся Лютер. — На нем самом и живем. Там сами увидите. Здоровая такая лысая гора прямо на севере.

Он потянул за фал,[50]мачта с парусом повернулись, и лодка накренилась, уходя в сторону от невидимой, но известной Лютеру опасности. Впереди появились первые огни. Было их не так много, как ожидал дон Себастьян, но раскинулись они широко, да и час был уже поздний. Или даже, лучше сказать, очень и очень ранний. До рассвета оставалось всего два часа.

— Форт-де-Франс? — спросил Эспада.

— Огни-то? — уточнил Лютер. — Почти. Это корабли, которые стоят в заливе. А на том берегу да. — Форт-де-Франс.

— Хм… — задумчиво протянул Эспада. — Нам бы желательно не привлекать к себе лишнего внимания.

— Да я и сам об этом подумал, — сообщил ему Лютер. — Но вы не беспокойтесь, моя лодочка где угодно пристанет. Это вам не эти пузаны.

Под пузаном понимался большой галеон, именно в эту минуту проступивший из темноты. На высокой корме стоял часовой с мушкетом в руках. Опершись о планшир, он внимательно наблюдал за приближающейся лодкой. Лютер направил ее влево. С одной стороны, чтобы его пассажиры не попали в полосы неяркого света, что лились из кормовых окон, с другой — чтобы у часового не возникало тревожных мыслей по поводу их возможных намерений. Разошлись мирно. Часовой даже не счел нужным окликнуть лодку.

Та, чтобы не лавировать между кораблями, описала большой круг по заливу и, наконец, вышла к берегу. Лютер привел ее не в порт и даже не в сам город, который вольготно раскинулся на берегу залива от небольшой речушки и чуть ли не до самого моря. Формально речушка не была границей города, но большей частью город располагался к западу от нее. Редкие и не такие притязательные домики на восточном берегу уже можно было считать предместьями. Рыболовством здесь никто не увлекался — по крайней мере ни лодок, ни развешенных на просушку сетей на берегу залива не наблюдалось. Песчаный берег был абсолютно пустынен. Лютер убрал парус, на веслах повел лодку к самому берегу и шепотом пожелал пассажирам удачи. Согласно намеченному плану, дальше испанцы отправлялись вдвоем. Лютеру же надлежало как можно скорее вернуться в деревню и напрочь забыть о своем ночном вояже.

Берег был очень пологим, и, даже спрыгивая с носа лодки, человек оказывался в воде. Падре Доминик вздохнул и медленно побрел на сушу. Эспада оттолкнул лодку, Лютер налег на весла, и скоро ее контуры растаяли в темноте. Дон Себастьян повернулся и направился к падре. Тот уже присел на песок, стянул ботинки и вытряхивал из них воду. Эспада опустился рядом, чтобы проделать ту же операцию со своими сапогами, и они вновь вернулись к спору, начатому еще в деревне, но прерванному ради той ценной информации, которой так щедро делился Лютер.

Суть разногласий сводилась к следующему. Для незаконного визита в тюрьму с извлечением оттуда арестанта требовались либо деньги, либо оружие. А лучше и то и другое. Чтобы добыть все это во враждебном городе, Эспада знал один старый, но все еще действенный способ. Грабеж. «Бискаец» в умелых руках плюс элемент внезапности позволяли провернуть эту операцию в отношении первого же припозднившегося гуляки. Человек, разгуливающий в столь поздний час, если, конечно, он не законченный безумец, непременно был бы вооружен хотя бы шпагой — то, что при внезапном нападении он не успеет ее достать, это уже детали — и как минимум половина необходимого будет добыта. Вот только падре, не желая принимать во внимание сложившуюся ситуацию, был категорически против грабежа и убийства. По его мнению, спасти прекрасную даму, вероломно ввергнутую в узилище, — это одно, а убить при этом одного-другого пусть даже и француза — совсем другое. На вполне логичный вопрос: