Читать книгу "Блюз черной собаки - Дмитрий Скирюк"

Я опять похолодел от затылка до поясницы.

— Так ты думаешь, это было… — пробормотал я.

— Ничего я не думаю, — грубо прервала меня Танука, посмотрела в окно (мы как раз проехали Полазну) и вдруг потребовала: — Достань рыбу.

— Что? — растерялся я.

— Рыбу, говорю, достань. И воды мне дай…

Я вытащил ставридку. Танука надорвала пакет, высыпала на ладошку горстку сухих рыбных ломтиков, остальное выбросила в форточку, набила рот и принялась жевать, давясь и запивая минералкой.

— Помедленней, куда ты! — попытался урезонить я её. — Давишься, как сова.

— Я не сова!

Боже, опять этот испепеляющий взгляд… Чего я такого сказал-то?

Проглотив последний кусок, она полезла рукой под волосы, долго там возилась, расстёгивая пряжку, наконец сняла ошейник, свернула его в улитку шипами вовнутрь и спрятала в карман.

— Не беспокой меня, о'кей? — попросила она.

— Спать будешь?

— Типа того, — буркнула Девчонка.

Она накрылась жилеткой, надвинула бейсболку на глаза и отвернулась к окну. С тем она и уснула или притворилась, что уснула. А я бездумно смотрел на экран телевизора, где бегали, взрывали и стреляли друг в дружку какие-то мужики. Признаться, разговор заставил меня задуматься и (чего греха таить) немного напугал. Ну, насчёт Игната — это мы и сами с усами, потом я с девочкой на эту тему отдельно поговорю. А вот насчёт остального… В самом деле, кто знает, какие демоны таятся в неокрепшей душе! (Мне опять пришёл на память Сито: «А с гитарой шутки плохи. Ей надо душу продать».) И вот в пятнадцать лет мальчишка берёт гитару, в семнадцать выходит на сцену, в двадцать пляшет на краю, ширяется, таблетки жрёт и сам не знает, с чем заигрывает. А в двадцать два, глядишь, его уже нет — с моста сиганул, или от передоза кеды в угол двинул, или что другое в этом роде.

Есть такое выражение расхожее: «дух рок-н-ролла». Странно, что так говорят только про него. Я никогда не слышал, чтобы кто-нибудь сказал «дух джаза» или «дух блюза». Нет, конечно, говорят иносказательно, там: «ветер прерий», «дуновение джаза», «дыхание готики»… но никак не «дух».

А кто у нас умеет разговаривать с духами?

Вот то-то и оно…

Мне вспомнился странный случай, связанный с музыкой. Была в СССР в начале девяностых группа «Чолбон» из Якутии, так их солист был шаман в четвёртом поколении, с бубном выступал. У северных народов, как известно, трансовая культура очень сильна. Ну, ребята и зажигали — обе столицы на уши ставили. На фестивали ездили, диск записали на «Мелодии», Троицкий их хвалил… А кончилась их карьера вот чем: явились в клуб старейшины местные, якутские. Посидели, покурили, послушали музыку, покачали головами и говорят: слишком высоко вы, ребята, летаете, туда вам нельзя. Завязывайте: опасное это дело. И группы не стало. Вот.

Мои размышления прервало назойливое жужжание мобильника. Я подумал, что пришла очередная SMS, но это оказался Михалыч. Я долго медлил — отвечать, не отвечать, но Артур был настойчив, и я решился: будь что будет.

— Жан? — позвал Артур. — Жан, ты где?

— Я в автобусе еду, а что?

— Слушай, надо встретиться. Я тут в милиции сижу… Я похолодел и подумал, что ослышался: между Пермью и Березниками «мёртвая зона» — сеть уже сейчас ловила на два с плюсом, голос то и дело пропадал, а к ментам безобидный Михалыч мог попасть разве что по рассеянности.

— Где-где? — на всякий случай переспросил я.

— В милиции.

— Ты как туда попал? Тебя что, замели?

— Нет, я сам. Я заявление пишу.

— Какое заявление? Зачем?

— У тебя рисунки те остались? — не слушая меня, спросил Артур. — Ты их ещё себе на комп сбрасывал, помнишь?

— А, эти… Остались, наверное. А в чём дело?

— Так я звоню сказать, чтоб ты их не стирал. Меня вчера какие-то гопники побили во дворе на Плеханова. Камеру раскокали, палец сломали… Ну и бумажник дёрнули. А там флэшка лежала.

— Ни фига себе… Ты сам-то цел?

— Да цел я, цел. Палец только…

— Ты вот что, слушай: я сейчас не могу, я в автобусе еду. Давай денька через два я тебе перезвоню, мы всё обговорим. Лады?

— Ага.

— И слышь, ты это… Не болтай там про меня, в милиции, хорошо?

— А что так? — насторожился тот.

— Ну, просто — не болтай, — отшутился я. — Бережёного Бог бережёт.

— Ага… Ну, спасибо. Пока!

Михалыч дал отбой, а я откинулся в кресле и попытался успокоиться. Откинуться получилось, успокоиться — не очень. Плохи мои дела, ой плохи… В самом деле сдаться, что ли, пока не поздно?

Или уже поздно?

Пока я разговаривал, что-то произошло: экран телевизора погас, автобус замедлил ход, принял к обочине и затормозил. Я выглянул в окошко и хмыкнул: остановки вроде поблизости не наблюдалось. Солнце пекло немилосердно. Сразу за пыльной обочиной начиналась луговина, слышно было, как стрекочут в траве кузнечики. А дальше…

А дальше сердце у меня упало, ибо на дороге, чуть позади нас, стояла милицейская машина с синими полосками.

Шофер открыл переднюю дверь, в салон поднялись две женщины и громогласно потребовали предъявить билеты для контроля. За ними влез сержант милиции — мордатый, толстый, с пятнами пота на серой рубашке и фуражке. Влез он как бы для проформы, чтоб народ не возникал, но по тому, как он держался, всматривался в лица пассажиров, хмурил брови и усиленно делал вид, что он тут ни при чём, я понял: амба, всё, тут наша с Танукой поездка и закончится. Но спорить с контролёрами не стоило. Перед поездкой мы разделились, мой билет остался у меня, а Танукин, соответственно, у неё. Я принялся тормошить свою подругу:

— Танука, просыпайся. Просыпайся… Доставай билет: проверка.

Девчонка выглянула из-под жилетки, подняла голову, и я отшатнулся.

— Ё-моё!..

Я с места не вставал после того, как она уснула полчаса назад, иначе бы поклялся, что девчонку подменили: так она преобразилась. Лицо как будто сделалось полнее, глаза разъехались к вискам, взгляд стал раскосым, каким-то восточным. Обликом Танука теперь смахивала на карикатурную лисичку из советского мультфильма, разве что с чёрными глазами. Только одежда и волосы остались прежние. Дышала она сосредоточенно и тяжело, на лбу блестели капли пота.

— Ты… Что с тобой?

Танука прижала палец к губам: «молчи», дала мне свой билет и со скучающим видом стала пялиться в окно.

Я отдал билеты. Контролёрша проверила их, пробила щипцами и пошла дальше, а сержант задержался возле нас. Я старался не глядеть в его сторону. Был он краснорож, одышлив — откровенный гипертоник. Жара на него действовала уничтожающе, я готов был спорить, что у него сейчас зверски болит голова и перед глазами всё двоится. Если так, нам везло. Как и предрекала Танука, на неё страж порядка внимания не обратил, а вот меня рассматривал пристально и долго. Мне показалось даже, он хотел что-то сказать, может, потребовать документы, но передумал, напоследок задержал взгляд на моём плече, где некогда была татуировка, поджал губы, поморщился и двинулся в хвост автобуса. Дальше проверка покатилась как по маслу, а ещё через пять минут троица покинула автобус, двери закрылись и мы продолжили свой путь.