Читать книгу "Глинка. Жизнь в эпохе. Эпоха в жизни - Екатерина Владимировна Лобанкова"

бала, на их темы сочинялись попурри. Спрос был таков, что Снегирев не успевал печатать ноты, оттого и качество публикаций, как с грустью замечал Глинка, было плохим.

Беспрецедентной оказалась поддержка оперы в прессе. Только за 1836 год вышло 14 публикаций, а в течение последующих четырех лет появится 46 материалов, чего не знала ни одна, даже европейская премьера. В «Северной пчеле» вышло сразу несколько публикаций, что создавало прецедент{298}. Это была единственная ежедневная политическая газета, которая для многих, особенно провинциальных читателей была самым авторитетным источником информации, в нее верили «как в Священное Писание»[236].

Одоевский в двух статьях, напечатанных в «Северной пчеле», подробно разбирает для читателей феномен «Жизни за царя»[237]. «Национальное» здесь сращивается с понятием «истинного произведения искусства», а ее автор показан гением. Одоевский указывает еще на одну важную миссию, обсуждаемую в кругу элиты, — воспитание не только нравственного и национального человека, но и человека с изысканным музыкальным вкусом, то есть идеального слушателя, способного проникнуть в замысел композитора. Впервые критик поднимает русскую оперу до художественных высот произведений своего кумира — Бетховена. Подобные «сложные» произведения искусства, к которым была отнесена и «Жизнь за царя», нужно постигать медленно, изучать их, развивая свои музыкальные компетенции. «Великому произведению всегда надобно учиться, как науке»[238], — писал Одоевский о «Жизни за царя». И с ним соглашался Михаил Иванович. По свидетельству Федора Толстого, он примерно в это время имел с Глинкой разговор о собственной новой опере «Доктор поневоле». Глинка дал ей жесткую оценку: «Русскому композитору с таким появляться перед публикой не следует. Нам предстоит задача серьезная! Выработать собственный стиль и проложить для оперной русской музыки новую дорогу. Если твоя оперетка будет иметь успех, и это весьма возможно при непрочности музыкальных воззрений большинства нашей публики, то этим ты повредишь музыкальному развитию публики»[239].

Если даже эти воспоминания Толстого грешат субъективностью (а это точно так, ведь воссозданная им прямая речь композитора не соответствует его обычной стилистике), то общий посыл мог быть схвачен правильно. Идея воспитания публики активно муссировалась среди интеллектуалов.

Именно Одоевский впервые начал говорить о том, что до Глинки русской музыки не существовало вовсе[240]. «С оперою Глинки является то, чего давно ищут и не находят в Европе — новая стихия в искусстве, и начинается в его истории новый период: период русской музыки. Такой подвиг, скажем положа руку на сердце, есть дело не только таланта, но гения!»[241] Он не просто цитировал народные мелодии (как делали многие), но понял характер русских. Одоевский писал: «Даже в самых веселых песнях сколько тишины и благонравия, даже когда народ ликует при венчании царя, автор сумел сохранить его песням свойственную ему скромность, а в печальном, так называемом заунывном его пении у Глинки в каждом звуке есть, кажется, слеза»[242]. Его опера — «прекрасная», с нее «взошла на горизонте наша заря Русской музыки»[243]. Этот оборот прочно закрепился за Глинкой в истории музыки{299}.

Далее вокруг оперы разгорелась дискуссия между Булгариным и Одоевским, что еще усилило шумиху вокруг постановки (своего рода черный пиар). Булгарин выступал не против оперы, но против преувеличенных и необоснованных оценок[244]. Он замечал: «эти отвлеченности и гиперболические похвалы вредны таланту, потому что сбивают его с толку, а иногда даже удерживают на полете к совершенствованию. В похвалах надобно быть столь же умеренным, как и в порицании, для пользы дела»[245].

В московской прессе появилось выступление Януария Михайловича Неверова, друга Мельгунова и Одоевского: «Никогда еще у нас сценическое произведение не возбуждало такого живого, полного энтузиазма» отклика. Неверов публично озвучил общее ощущение момента: «Создать народную оперу — это такой подвиг, который запечатлеет навсегда его имя в летописях отечественного искусства»[246].

Гоголь напечатал в «Современнике» в мае 1837 года свои отзывы об опере (хотя сам на премьере не присутствовал) в статье «Петербуржские записки 1836 года», в которой он ставил «Жизнь за царя» в один ряд с другими популярными в то время операми — «Фенелла», «Норма», «Роберт-дьявол», «Семирамида». Он рассматривает оперу как плоть от плоти народную — составленную из народной музыки. Но главное для Гоголя — не столько точное цитирование, сколько показ славянского народа поющим, что, по его мнению, отвечает истине. «Покажите мне народ, у которого бы больше было песен. Наша Украина звенит песнями. По Волге, от верховья до моря, на всей веренице влекущихся барок заливаются бурлацкие песни. Под песни рубятся из сосновых бревен избы по всей Руси. Под песни мечутся из рук в руки кирпичи, и как грибы вырастают города. Под песни баб пеленается, женится и хоронится русский человек. Всё дорожное: дворянство и недворянство — летит под песни ямщиков. У Черного моря безбородый, смуглый, с смолистыми усами козак, заряжая пищаль свою, поет старинную песню; а там, на другом конце, верхом на плывущей льдине, русский промышленник бьет острогой кита, затягивая песню. У нас ли не из чего составить своей оперы?!»[247] — восклицает Гоголь.

Французский композитор Адан, оставивший в 1840 году заметки о музыкальной жизни Петербурга, с удивлением отмечал, что опера Глинки «имела такой же успех, как и либретто, и даже спустя несколько лет… опера не прекращает получать аплодисменты публики»[248]. Подобной долгой жизни оперы на сцене не знали французские театры, где шла стремительная смена репертуара.

Вульгарной прямолинейностью грешит мнение, появившееся позже и воспроизводимое до сих пор, что опера Глинки являлась иллюстрацией идеологии Уварова и всецело была подчинена государственной задаче[249]. Надо заметить, что художественный текст оперы шире и многограннее политического. Еще раз напомню, что триада действительно отражала воззрения интеллектуалов и самого Глинки на природу русского народа, русской истории и ее главных качеств. И значит, она вошла в «кровь и плоть» сочинения, составила ее каркас, но каркас естественный, выросший из истинного патриотизма и вдохновения{300}. Три концепта переплетены столь сильно, что невозможно представить сюжет вне этой конструкции. В опере православие как истинная вера, вера отцов служит системой координат для поступков всех героев{301}. Современные исследователи видят в опере неразрывную связь с ходом церковного богослужения, которое хорошо знал Глинка[250]. В ней воплощаются основополагающие идеи православия — вера в спасение души и жизнь вечную, преображение человека путем покаяния и добрых дел. Главный герой умирает, но его смерть идет во благо новой династии и способствует воскресению страны[251]. В «Жизни за царя» проходят два православных обряда — венчание на престол, как обручение