Читать книгу "Глинка. Жизнь в эпохе. Эпоха в жизни - Екатерина Владимировна Лобанкова"

имеющий собственный крепостной оркестр. К исполнению в салонах привлекались лучшие музыканты — скрипач и дирижер Людвиг Вильгельм Маурер, управляющий первым исполнением увертюры в 1835 году[229], виолончелисты Андрей Богданович Мемель и князь Николай Борисович Голицын.

Современники удивлялись, что достать билеты на премьеру без протекции было невозможно уже за десять дней до спектакля. В день премьеры в «Северной пчеле» появилось рекламное объявление — сообщение об открытии Большого театра постановкой русской оперы, а также реклама изданий номеров из нее. «Песню сироты» уже можно было купить до премьеры, а в ближайшие дни выходили увертюра и мазурка.

27 ноября 1836 года весь свет был на премьере «Жизни за царя». Император с семьей присутствовал с самого начала, о чем позже подробно сообщалось в прессе. «Северная пчела» детально описывала: «Знатнейшая петербургская публика, в том числе все высшие придворные, военные и гражданские сановники и особы дипломатического сословия, с их фамилиями, наполнили ложи первых ярусов»[230].

В «Северной пчеле» подробно описывался театр — самый большой из существующих в мире, благородный, изысканный, без излишеств, но при этом богато оформленный. Плафон расписан арабесками. Парапеты лож белые, с золотыми рельефными украшениями. Стены выкрашены «светлоперловым» цветом, то есть светлым жемчужно-серым. Драпировки отдельных лож и подушки на парапетах — малиновые. Новый занавес — голубой «с золотою бахромою», с драпировкой. При обустройтве зала учитывались законы акустики, чтобы каждый зритель, не важно, сколько стоит его билет, мог все хорошо слышать и видеть. Все ложи просторные и светлые. Ложа императора, по левую сторону около сцены, снабжена несколькими комнатами для отдыха. В результате новый театр стал отражением образа нации — каждое сословие здесь могло найти себе место в строгой иерархии пространства. «Все места без исключения были заняты блистательною и неблистательною публикой; все зрители любовались устройством и красотою нового святилища Муз, все восхищались звуками родной, национальной музыки, все принимали радостное участие в единогласном восторге, возбужденном патриотическим содержанием оперы»[231], — констатировал автор заметки.

Чем ближе спектакль продвигался к концу, тем больше воодушевления чувствовалось в наэлектризованном зале. Сцена в лесу вызвала сочувствие к умирающему герою. А игравшие поляков хористы с таким остервенением напали на русского героя, что разорвали его рубаху. Актер должен был всерьез защищаться. Эпилог с роскошными декорациями новатора Роллера{295} и хоровым ликованием народа произвел фурор. Он поразил самого Глинку. Точный расчет Жуковского сработал — мощное звучание оркестра и хора, звон колоколов, масштабные многомерные декорации и массовка — казалось, вся нация вышла на сцену. И зритель чувствовал свою причастность к происходящему.

Успеху способствовал Осип Петров, импозантный бас, любимец публики, на его репликах зритель замирал. Стройная Воробьева с чарующим завораживающим контральто, особенно в дуэте с Петровым, заставляла зал «не дышать».

Во время спектакля Глинка переживал всю палитру чувств — от восторга до страха, отчаяния и ужаса происходящего. Бледный, еле держащийся на ногах, он вышел на поклон в конце представления, не понимая, успех это или провал.

Занавес опустился. Глинку пригласили в боковую императорскую ложу под громогласные рукоплескания всей публики, о чем подробно рассказывали в прессе[232]. Происходило публичное признание Глинки как национального гения.

Государь первый благодарил композитора за оперу. Он, правда, заметил:

— Нехорошо получилось… Русского героя убивают прямо на сцене.

Глинка растерялся:

— Да… Конечно… Но я не был на репетиции по болезни. И не знал, как распорядится режиссер. По моей программе во время нападения поляков на Сусанина должен сейчас же опуститься занавес. О смерти Сусанина становится известно только в эпилоге от сироты. Он принес трагические вести.

Этот разговор Глинка передал постановщикам. И с этого момента его указания должны были выполняться точно.

К поздравлениям и беседам присоединились наследник, императрица и великая княжна Мария Николаевна, которые также удостоили композитора лестными отзывами.

На следующий день в письме к матери Глинка уверенно констатирует: «Вчерашний вечер совершились, наконец, желания мои, и долгий труд мой был увенчан самым блистательнейшим успехом. Публика приняла мою оперу с необыкновенным энтузиазмом, актеры выходили из себя от рвения». Но самая главная награда и признание его трудов, как писал Глинка, — это внимание императора. «Что, наконец, всего для меня лестнее, Государь Император изволил позвать меня в свою ложу, взял меня за руки, благодарил меня и долго беседовал со мною»[233].

Он перечисляет все «дивиденды» от постановки. На первом месте — монаршее благоволение и прелестный подарок за поднесение оперы императору — перстень, стоимостью около 3,5–4 тысяч рублей с крупным топазом, окруженным тремя рядами превосходнейших бриллиантов[234]. Роскошный подарок гордый композитор и муж вручил любимой жене, желая изготовить впоследствии из него «превосходный фермуар», то есть богатую застежку на ожерелье, которую можно будет носить на шее, демонстрируя знак расположения императора семье Глинок. Статусная вещь.

На втором месте — всенародная слава. «Всеми единодушно я признан первым композитором в России», но и не только России, а поставлен в один ряд лучших композиторов вообще.

Только после шести представлений своей оперы Глинка начал понимать масштаб происходящего. «Я решительно могу сказать, — писал он с восторгом матери, — что успех далеко превзошел все мои ожидания и опера моя все более нравится публике», «я теперь вполне награжден за все труды и страдания».

13 декабря 1836 года состоялся торжественный прием в честь Глинки. Принимал богач, чиновник высокого ранга и большой любитель театра Александр Всеволожский{296}. В честь композитора каждый из присутствующих говорил импровизированные тосты, превращенные Одоевским в музыкальный канон.

Михаил Виельгорский:

Пой в восторге, русский хор,

Вышла новая новинка,

Веселися, Русь! Наш Глинка —

Уж не Глинка, уж не Глинка, а фарфор!

Вяземский:

За прекрасную новинку

Славить будет глас молвы

Нашего Орфея Глинку

От Неглинной до Невы.

Жуковский:

В честь столь славныя новинки

Грянь, труба и барабан!

Выпьем за здоровье Глинки

Мы глинтвейну стакан.

Пушкин:

Слушая сию новинку,

Зависть, злобой омрачась,

Пусть скрежещет, но уж Глинку

Затоптать не может в грязь[235].

Уже за первый год представлений опера вошла в русский быт. Как указывал Глинка, там, где хоть мало-мальски пели, звучала музыка из «Жизни за царя». Этому способствовали усилия издателя Леонтия Снегирева, чей нотный магазин располагался в центре города на Невском проспекте. Он продавал отдельные полюбившиеся номера из оперы в фортепианном переложении{297}. Особенным спросом пользовались танцы из польского