Читать книгу "Ленин в поезде - Кэтрин Мерридейл"

Эти новые большевики были моложе, оптимистичнее и всегда готовы к драке (полковник Никитин, шеф петроградской контрразведки, называл их “революционной накипью”36); идеологические тонкости марксизма или особенности циммервальдского интернационализма были им невдомек. Они вступали в партию большевиков по большей части потому, что она была известна как самая радикальная, как партия обездоленных, как партия самых жестких. К апрелю некоторые члены молодежного крыла начали все чаще критиковать руководство партии за его медлительность. Троцкий констатировал:

То же наблюдалось и в провинции. Почти везде были левые большевики, которых обвиняли в максимализме, даже в анархизме. У рабочих-революционеров не хватало лишь теоретических ресурсов, чтобы отстоять свои позиции. Но они готовы были откликнуться на первый ясный призыв37.

Чтобы воспламенить этих людей, даже Ленин был не нужен. Во многих смыслах они уже давно его обогнали. Кое-кто из числа этих левых радикалов зашел так далеко, что Ленин был вынужден призвать к спокойствию. Атмосфера в Петрограде накалялась с каждым часом.

Мы имеем ряд сообщений не только устных, но и письменных об угрозах насилием, бомбой и пр., – писал Ленин в “Правде” от 15 / 28 апреля. – Мы обращаемся к чести революционных рабочих и солдат Петрограда и заявляем: не только не было с нашей стороны ни одной, ни прямой, ни косвенной, угрозы насилием отдельным лицам, а, напротив, мы заявляли всегда, что мы считаем Совет рабочих и солдатских депутатов, выбранный всеми рабочими и солдатами, единственно возможным революционным правительством38.

Однако это простое заявление показалось множеству представителей трудовой бедноты Петрограда совершенно недостаточным.

Жить становится все труднее, – объяснял Троцкий. – И действительно: цены угрожающе росли, рабочие требовали минимума заработной платы, предприниматели сопротивлялись, число конфликтов на заводах непрерывно нарастало. Ухудшалось продовольственное положение, сокращался хлебный паек, введены были карточки и на крупу. Росло недовольство и в гарнизоне39.

Потом наступила пауза. А 18 апреля / 1 мая жители Петрограда вновь вышли на улицы. Это был народный праздник, международный день трудящихся, а заодно и повод (один из последних, как выяснится позже), чтобы снова напомнить о чаяниях Февраля. Среди многочисленных свидетелей этого события был французский политик Альбер Тома, приехавший в Россию за две недели до этого. Запись, которую он сделал в тот вечер в дневнике, звучит как реквием по невинности:

Демонстрации походят на религиозные процессии. Толпа идет умиротворенно, спокойно и стройно. Голоса звучат звонко. На Невском проспекте пленные раздают листовки с требованием войны против немцев до победного конца. На площади Зимнего дворца громадная толпа народа. На балконах дворца – монахини в белом. Через красный мост движется мимо мощная процессия, состоящая из различных групп: революционные общины, люди из ближних деревень, профессора и студенты, идущие из Ботанического сада. Они несут большие пальмовые ветви и венки, украшенные крестами из красных иммортелей. На плакатах – лозунг союза свободной науки и свободного народа. Мусульмане из Туркестана несут плакаты с лозунгами свободы совести, свободы религии и свободы письма на разных языках. Со всех сторон несется мерная “Марсельеза”. Марсово поле всё в красных флагах…40

В этот день Милюков принял решение опубликовать ту самую дипломатическую ноту, которая положит конец его карьере. Он очень тонко рассчитал время, так что в руки прессы нота попала лишь 19 апреля / 2 мая, когда с улиц уже исчезли пальмовые ветви и кумачовые лозунги. Весь Петроград знал о том, что Исполком давил на Временное правительство, чтобы оно разъяснило свое отношение к целям в войне союзникам и всему миру. В конце концов министры согласились, что их Декларация от 27 марта, вокруг которой было сломано столько копий, будет еще раз опубликована как официальная дипломатическая нота41. Подобный обязывающий документ, безусловно, положил бы конец любым планам российской экспансии на Черном море, и Милюков продолжал решительно возражать против него. Церетели вспоминал, что министр иностранных дел “встретил наше предложение с явным неудовольствием”42. Однако коллеги Милюкова в правительстве, и в частности Керенский, принудили его приступить к поиску соответствующих формулировок.

Для обсуждения текста была создана небольшая рабочая группа. Военный министр Гучков был сейчас прикован к постели (напряжение последних недель вызвало у него сердечные боли), поэтому члены кабинета решили собраться у него. Набоков-старший вспоминал впоследствии:

Я хорошо помню, что первая редакция милюковского проекта на всех произвела большое впечатление, даже на Керенского43.

Сам Керенский признавался, что предложенный текст “удовлетворил бы и самых яростных критиков милюковского «империализма»” 44.

Однако эта удовлетворенность сменилась гневом, когда стало известно, что Милюков, не сказав никому ни слова, добавил к ноте комментарий-разъяснение, представив его как собственное особое мнение. Позднее он пояснял, что ему было важно устранить возможность какой-либо интерпретации Декларации “против наших интересов”. Его слова, однако, заставляли предполагать, что думал он при этом о собственных приоритетах. Милюков сделал особый упор на пункт, говоривший о “всенародном стремлении довести мировую войну до решительного конца”. Его комментарий также обещал, что Россия полностью выполнит существующие договоренности с союзниками, что по сути означало аннексию проливов45. Хотя Милюков представлял всё это как свое частное мнение, выходило, что он снова возвращает Россию на старую идеологическую позицию империалистической войны и аннексий – то есть к тому, против чего так решительно сражался Совет.

“Эта нота произвела впечатление разорвавшейся бомбы”, – замечал Ленин в заметке в “Правде” от 20 апреля / 3 мая46. Хотя министры Временного правительства утверждали, что каждое слово этого документа одобрено ими всеми, было очевидно, что кабинет раскололся, и для Ленина это стало большой радостью. Еще приятнее была перспектива того, что всем этим играм самодовольного Исполкома вскоре придет конец. Один критик из социалистов писал:

Ленин злорадно, по-мефистофельски злорадно ликовал, сразу же поняв, что это сулит его стремлениям… Я видел его в это время, в день, когда Петербург вдруг снова стал ареной народных волнений. О, как он злорадствовал!47

Задолго до наступления темноты люди повалили на улицу. На полотнищах были лозунги: “Долой войну!”, “Долой Милюкова!” и даже “Долой Временное правительство!”. На следующий день прошли еще более многочисленные демонстрации. Мрачная толпа рабочих шла с Выборгской стороны в центр. Демонстрация сторонников Милюкова, выдвинувшись навстречу, перекрыла Невский48. Огнестрельное оружие, которого на улицах не видно было с февраля, опять было замечено у многих демонстрантов, другие сжимали в руках дубинки. Министрам повезло, что они вновь собрались в квартире Гучкова, поскольку Мариинский дворец скоро оказался в осаде. Пошли слухи о том, что военный губернатор Петрограда консерватор Корнилов приказал выдвинуть на Дворцовую площадь артиллерию. Кризис грозил перерасти в полномасштабную гражданскую войну.