Читать книгу "Огонь любви, огонь разлуки - Анастасия Туманова"

– Мазурик? – подозрительно спросил Северьян про последнего.

– Вроде того, – не стал вдаваться в объяснения Владимир. – Ну, вот… «По сведениям из заслуживающих доверия источников, акт мщения воплотил отец малолетнего Ивана Мерцалова, С.Д.Ч-й, и его родной брат В.Д.Ч-й, прибывшие в Северную Пальмиру для защиты интересов сироты. Мать мальчика, известная провинциальная актриса Мария Мерцалова, этой весной умерла от чахотки, поручив сына заботам отца и дяди».

Тут Владимир умолк в полной растерянности. Судя по вытаращенным глазам Северьяна, тот был изумлен не меньше.

– Ва-а-аша милость, Владимир Дмитрич… Видит бог, я ей такого не говорил… Это она сама, шалава, меня в ваши братья записала, без моего ведома…

– Господи, Северьян, да какая разница… – рассмеялся немного оправившийся от удивления Владимир. – Кстати, в самом деле, какая у тебя фамилия? Мы с тобой семь лет вместе, а я и не спрашивал никогда…

– Какое фамилие, ваша милость?! – завопил Северьян. – Нам такие роскоши вовсе без надобности… Обходился же до сей поры!

– Все равно надо будет тебе паспорт делать, раз ты теперь у меня человек семейный… Мою фамилию возьмешь?

– Вас Фролыч в Раздольном проклянет, – убежденно произнес Северьян.

– Уломаю, ничего.

– Тогда как прикажете… – Северьян все еще не мог прийти в себя и растерянно скреб встрепанный затылок. – Ну, барышня… А еще говорит, истина всего дороже… Брешет, как все газетчики!

– Да не так уж и брешет. – Владимир посмотрел на все еще сидящих на полу и напряженно глядящих на них детей и усмехнулся. – Наталья, дуй за самоваром, Ванька – за бубликами. Нам на поезд скоро. Надо когти рвать, пока в полиции не догадались, кто эти братья-разбойники…

Московский поезд уходил вечером. Уже сидя в вагоне, Владимир увидел бегущую по перрону Ирэн в том же бесформенном макинтоше и с саквояжем в руке. Увидев Черменского, девушка помахала рукой в черной перчатке и через минуту уже стояла в дверях купе, едва справляясь с дыханием и возбужденно тараторя:

– Ну, господа, чудом не опоздала! До последнего ругалась в редакции! Уволили, разумеется, в очередной раз, ну да это не беда! Главное, что фельетон уже вышел! Этот ваш Севостьянов с обеда скандалит у редактора, обещает, что до министра дойдет! Над ним теперь полгорода смеется, да еще и с супругой чувствительные неприятности – после Натальиной-то беременности… И лавка, и дом сгорели дотла, а вас уже ищет полиция! Ох, слава богу, поезд отправляется! Владимир Дмитрич, у вас есть папиросы?

– Крепкие…

– Это ничего, я привыкла. Огня?.. Спасибо, Северьян. Где дети?

– Спят в соседнем купе.

– Вы и Наталью все-таки взяли с собой?

– Разумеется. Это было Ванькиным условием. И к тому же после вашего фельетона ей просто некуда идти. Не к благодетелю же назад? Воображаю, что скажет мадам Севостьянова…

– Да, это так, – серьезно согласилась Ирэн, взяв наотлет папиросу и глядя на Владимира в упор черными блестящими глазами. – Что вы намерены делать в Москве, Владимир Дмитрич?

– Ничего. Вернее, зайду к некоторым знакомым и сразу уеду в имение.

– Что будете делать с детьми?

– Еще не знаю. Разберемся. Ваньке хорошо б продолжать ученье, хотя бы пока в той же церковно-приходской. Наташке нужно думать о будущем младенце… да и в имении дела найдутся.

– Не хотите ли остаться в столице?

– Право, не думал об этом. Мне там, собственно, нечего делать.

– Но вы ведь журналист…

– Шутите, Ирэн? – невольно рассмеялся Владимир. – Я такой же журналист, как актер, как матрос, как портовый грузчик… Так сложилась жизнь, что всем пришлось заниматься понемногу. О карьере борзописца я никогда не помышлял.

– И напрасно, – пожала плечами Ирэн. – У вас такая интересная жизнь, вы столько видели… Если бы вы только согласились показать мне ваши записки…

– Право, там в самом деле нечем хвастаться. Обычные личные записи, – отшутился Владимир. – А костромскую газету с моим дебютом мы с Северьяном благополучно скурили еще год назад. Идите отдыхать, Ирэн. У вас был трудный день, и ночь вы не спали.

– Да, да, верно… – растерянно сказала девушка, видимо, только сейчас вспомнив о своей бессонной ночи. Папироса в пальцах Кречетовской еще дымилась. Ирэн рассеянно загасила ее о каблук сапожка и, не попрощавшись, вышла из купе.

– Владимир Дмитрич, не гневите бога, – вполголоса произнес Северьян, когда легкие шаги журналистки полностью заглушились перестуком колес. – Нельзя так с женщинами обращаться, ей-богу, не по-человечески это.

– Вот тебя только позабыл спросить…

– Позабыли – значит, спросите! – отрезал Северьян. – Такая барышня шикарная, просто глаз радуется! Да забудьте вы уже за Софьей страдать, не ваша, бросьте! Так вышло, что теперь… Ну, коль не желаете, я сам тогда…

– Слушай, я тебе морду все-таки набью! – рассвирепел Владимир. – Опять начинается?! Ты хоть какие-нибудь края видишь, паршивец?! И если ты, сукин сын, хоть на шаг к Кречетовской подойдешь, я тебя просто пристрелю! Мало тебе того, что…

Владимир вовремя осекся, но Северьян, очевидно, тоже вспомнил о Маше. Его физиономия потемнела, и он огрызнулся – зло и уже без всякой скабрезности:

– Очень прямо надо!.. Я и помолчать могу. Только и вы уж не дурите… Такие бабы на дороге не валяются, дело вам говорю.

– Спи, – коротко велел Владимир, отворачиваясь к окну. Ответа не последовало, и, обернувшись через некоторое время, он с облегчением увидел, что Северьян в самом деле заснул – так, как он делал это всегда, быстро и крепко.

Черменский вздохнул, взял со стола папиросы и вышел из купе. В тамбуре вагона Владимир закурил и, выпустив струю дыма, уставился в черное окно.

Наверное, не стоило так говорить с Северьяном; тем более что он был прав. Мысли о Софье Грешневой в самом деле следовало выбросить из головы, и Черменский знал, что приложил бы для этого все усилия – если б только мог понять, что произошло. Анна во время их августовской встречи в Москве уверяла Владимира, что Софья очень долго ждала его писем и его самого. Если это правда, то что, черт возьми, случилось? Почему Софья не получила ни одного его письма? Откуда взялась записка, якобы присланная им, Владимиром, в которой он отказывался от всяких встреч с ней? Почему Софья так внезапно уехала из Ярославля, бросив начинающуюся блестящую карьеру актрисы? Почему, наконец, выбрала в спутники Мартемьянова, из-за страха перед которым год назад кинулась в реку?! Что знала обо всем этом Маша? Вопросов было много, ответов – ни одного. И получить их не у кого. Хотя объяснение случившемуся напрашивается само собой. Они с Софьей были знакомы лишь одну ночь. Не могла же девушка полюбить его за такое короткое время… Анна, правда, утверждала обратное, но, наверное, она ошибалась, женщины часто романтизируют действительность и готовы что угодно принять за любовь… А вот он, Владимир, умудрился вляпаться всерьез, и до сих пор, больше года спустя, в памяти живы и четки воспоминания о той холодной ночи, об обрывистом береге Угры, о девушке, вытащенной им из ледяной воды, о зеленых, полных слез и отчаяния глазах, которые все еще видятся ему по ночам. Чем взял Софью Мартемьянов, как она могла решиться уехать с ним?.. Неужели дело в деньгах, как сказала когда-то Маша? Признать это было бы легче всего, но что-то в глубине сердца Владимира никак не желало мириться с таким простым объяснением. И та же Маша в своем последнем письме, которое сейчас лежало вложенным в его записную книжку, говорила о том, что Софья любит его, и о какой-то собственной вине… Но что теперь пользы строить предположения, мучиться, думать? Что он, Владимир, знал о Софье, о ее мыслях, мечтаниях, о ее душе? Что было между ними, кроме долгого ночного разговора возле костра? Даже поцеловать Софью ему ни разу не пришлось… Прав Северьян: ничего не вернуть. Владимир никогда не узнает, что творилось в сердце Софьи, отчего она не ответила на его письма, и какая нить связала ее с Мартемьяновым и надолго ли. Нужно перестать думать о зеленоглазой девушке с темными кудрями, ворвавшейся однажды дождливым вечером в его душу и до сих пор не покинувшей ее. Нужно перестать… Да. Если бы еще только знать – как…