Читать книгу "Опасности путешествий во времени - Джойс Кэрол Оутс"

Сонет Броди мне лично показался туманным, но красивым. Признаться, я не совсем уловила суть, однако по щекам сами собой полились слезы.

Свадебная церемония проходила в здании суда Вайнскотия-Фолз при немногочисленных свидетелях с фермы Херон-Крик. По-отечески приветливый мировой судья выразил удивление отсутствием у невесты семьи или хотя бы родственников, которые могли бы приехать на свадьбу. Однако я с улыбкой заверила старика, что мне вполне хватает Джейми Стайлза. Он – лучшая семья, о какой только можно мечтать.

Не передать, как я благодарна Ардис Стедман! Она всегда мне помогала. Например, любезно переслала мои вещи из Экради на ферму. Выручила и на сей раз, позаимствовав из моего личного дела свидетельство о рождении, без которого нас отказывались зарегистрировать. На документе стояла витиеватая золотистая печать штата Нью-Джерси, хотя, готова поклясться, я впервые видела эту бумагу. Если верить записям, Мэри-Эллен Энрайт родилась в Центральной больнице Пеннсборо, Нью-Джерси, одиннадцатого сентября 1942 года. В графе родители значились Констанция-Энн Энрайт и Харви Стернс Энрайт. Были ли это мои настоящие родители или просто вымышленные имена, необходимые для получения свидетельства? Не знаю, но они не вызывали у меня ни малейшего отклика – сердце не екнуло. (Хотя в памяти всплыли слова доктора Косгроува о Нью-Джерси.)

Х. Р. Броди презентовал нам рукописную копию «Висконсинской эпиталамы». На листе пергаментной бумаги черными чернилами выведено: «Посвящается Мэри-Эллен и Джейми», внизу – дата и размашистый автограф поэта. Джейми убрал листок в рамку и повесил над кроватью.

– Как будто заполучили оригинал стихов Роберта Фроста или Элиота, – повторяет мой супруг.

Ему, как и мне, очень нравится сонет. Частенько мы читаем его друг другу перед сном.

Точно озарение: я всегда любила этого человека. Знала его всю жизнь. Любила еще до моего рождения.

* * *

Вскоре после свадьбы произошло нечто невообразимое, пугающее.

Даже не знаю, как передать словами. Большинство событий моей жизни не вписываются в языковые рамки, ускользают, словно облако на горизонте. Я утратила способность понимать многие вещи, не говоря уже о том, чтобы выразить их вслух.

Я старалась не избегать капитана Шалома, не хотела обижать ни его, ни Джейми. Однако бывший морпех производит поистине гнетущее впечатление, и дело не только в искалеченном лице, голом деформированном черепе или немигающих, слезящихся глазах; дело не в дыхании, отдающем металлом, словно кто-то долго сжимал в потной руке медные монетки. В нашем доме, где постоянно толпится народ, нельзя не наткнуться на соседа. На кухне, на лестнице, в гостиной, коридорах, не говоря уже об очередях в ванные комнаты. Санузла у нас всего два, по одному на этаж, и есть еще уличные «удобства» возле амбара. Обычно встречи мимолетны, вы просто разбегаетесь в разные стороны, бормоча извинения или вообще молча. Близость, рожденная пребыванием в четырех стенах, довольно забавная штука – чудится в ней какая-то издевка.

Бывший морпех, дядя Джейми, еще не старый мужчина, изредка ходит на костылях, но чаще всего взбирается по лестнице, цепляясь за перила, а его метод спуска больше напоминает свободное падение. Главное – ни в коем случае не пытаться ему помочь; эту ошибку я совершила в первые недели жизни на Херон-Крик.

Мужчина вперил в меня ледяной взгляд пронзительных, безжалостных глаз. Его левую щеку пересекал огромный рваный шрам, часть верхней губы отсутствовала, обнажая серые, как у недокормленного ребенка, зубы. Бывший морской пехотинец, называвший себя «капитан Шалом», точно знал, как выбить почву у меня из-под ног, поэтому просто молча слушал мои сбивчивые извинения.

– Мэри-Эллен, я сообщу, если мне вдруг понадобится твоя помощь, – процедил он наконец с мрачным ехидством. – Заранее благодарю.

То, с каким выражением старый вояка произнес «Мэри-Эллен», наглядно свидетельствовало, что он не в восторге ни от имени, ни от ухищрений его обладательницы.

Джейми беспокоился о психическом здоровье дяди, однако поделать ничего не мог. Капитан Шалом наотрез отказывался идти к врачу, даже местному; на предложение съездить в Милуоки, к доктору, работавшему с ветеранами (иными словами, к психиатру), он впадал в неописуемую ярость. Как говорит Джейми, отвезти дядю в больницу можно, только связав по рукам и ногам и силой запихнув в кузов.

– У него оружие есть? – невинно интересовалась я.

– Разумеется нет. На ферме оружие запрещено. Таковы правила.

Согласитесь, не очень убедительно. Однако Джейми удивлялся, как такая мысль вообще могла прийти мне в голову.

Скорее всего, капитан Шалом хранил в своей спальне оружие, и отнюдь не в единственном экземпляре. (Кстати, комнату, расположенную у черта на куличиках, он выбрал сам сразу, после водворения на ферме. Довольно странный выбор для инвалида.) Но подозреваю, если Шалом и пустит свой арсенал в ход, то исключительно чтобы застрелиться. Вряд ли он решит убить кого-то из нас (из презрения или банального равнодушия). Ведь бывший морпех – истинный герой, искалеченный, но все же герой.

Я пробовала нарисовать его портрет – разумеется, по памяти. В идеале заполучить бы тайком снимок, но Шалома невозможно застать врасплох.

Он поочередно то шутит, то впадает в уныние; в этом плане они с племянником очень похожи, но перепады настроения у дядюшки случаются намного чаще – поди угадай, с какой ноги он встанет сегодня. К полудню капитан успевает принять на грудь и начинает балагурить, но в шутках всегда присутствует горькая ирония. Будучи калекой, он совершенно не терпит жалости; например, если кто-то из гостей из вежливости говорит, как здорово он сегодня выглядит, Шалом ехидно уточняет:

– Правда? В чьих глазах? В ваших или в моих?

Или просто ворчит, выражая недовольство, сарказм и презрение; а после ковыляет прочь с нарочитой грубостью инвалида, для которого милосердие здоровых людей особенно оскорбительно.

Между капитаном Шаломом и Мэри-Эллен установился худой мир. Дядюшка вынужден уважать меня как супругу племянника; кроме того, он сильно зависит от Джейми в плане пропитания и крыши над головой, поскольку его собственный брак распался вскоре после возвращения инвалида с тяжелыми физическими и психологическими травмами из госпиталя для ветеранов в Милуоки. Однако ведь я совсем юная, девятнадцатилетняя девушка, студентка, вполне симпатичная, с очаровательной улыбкой, а значит, велика вероятность, что бывший морпех меня ненавидит – у мужчин вообще принято ненавидеть женщин, которых они не в состоянии добиться. Когда мы с Шаломом сталкиваемся в коридоре или комнате, то торопимся проскочить мимо, опустив взгляд и затаив дыхание. Ветеран особенно любезен со мной за столом, всегда предлагает помочь с посудой – обязанность, от которой Джейми норовит увильнуть, отговариваясь срочной работой в мастерской. В такие моменты я безумно благодарна, если на кухне оказывается еще кто-то: оставаться наедине с озлобленным морпехом – настоящая пытка, я сразу ощущаю себя неполноценной.