Читать книгу "Великий государь - Александр Антонов"

А «странница» уже затерялась в толпе и торопливо уходила в сторону Пречистенки. Но вскоре свернула к Москве-реке, там улочками взяла путь к Донскому монастырю.

Катерина не случайно пряталась от москвитян. Её знали многие. Она и её муж Сильвестр держали на Пречистенке большую лавку, торговали узорочьем, паволоками, благовониями — всем, что любили московские модницы. Да знали некоторые москвитяне, что Катерина и Сильвестр занимаются ведовством. Но одного почти никто не знал, того, что Катерина имела Божий дар ясновидения. И под её чары попал дьяк Андрей Щелкалов, глава Посольского приказа.

Теперь Катерина могла бы рассказать москвитянам о том, что их волновало в судьбе Романовых. Всё это она выведала у думного дьяка Андрея Щелкалова: который был в числе судей, вершивших неправедный суд над князем Фёдором Романовым, над его братьями и сродниками. Но нет, ей нельзя было открыться кому-либо. И показаться — тоже. Ей приходилось прятать лицо, и огненно-рыжие волосы, и манящие губы, и колдовской силы глаза, и дарственную стать. Всё, чем раньше любовались москвитяне, она спрятала от их взоров. Потому как стоило бы только одному шишу-доносчику узреть Катерину, как её бы схватили. И охотились за нею по воле главы Разбойного приказа боярина Семёна Годунова. Он давно искал её повелением царя Бориса. Было же много лет назад такое, когда Борис-правитель в поисках ведунов заехал под Можайском в деревню Осиновку и там нашёл предсказателей. И была среди них Катерина: приехала погостить у деда по матери. Она-то и открыла Борису Годунову его судьбу — семь лет царствования. А прошлым летом царю Борису показалось, что семь лет пробыть на троне — очень малый срок. Но больше Бориса беспокоило то, чего он не мог знать, что там дальше будет за семью годами. Он повелел своим слугам найти Катерину, привести её во дворец. Но Катерина не отозвалась на просьбу царя и слугам его не далась, напустила им в глаза туман и скрылась.

Царь Борис во гнев пришёл, велел разыскать её во что бы то ни стало, схватить и на правёж послать, дабы там открыла царскую судьбу за окоёмом седмицы лет. И слава Всевышнему, что в ту пору послал ей защитника от царёвой расправы, митрополита Казанского Гермогена. По его совету они тайно забрали всё ценное в своей лавке, и он же тайно отправил Сильвестра и Катерину в Казань. Там они и скрывались. Оттуда же митрополит послал ведунов в Москву узнать всё, что можно о судьбе Романовых, которых чтил.

Ведомо было россиянам, что митрополит Казанский Гермоген не признавал Бориса Годунова царём. И три с лишним года назад он и ещё два противника Годунова из пятисот выборных не подписали избирательную грамоту и не целовали крест на верность новому царю. И все они, митрополит Московский и Крутицкий Дионисий, архимандрит Псково-Печерской лавры Антоний и он, Гермоген, попали в опалу, были всячески притесняемы. Гермоген и без того был в немилости, потому как дружил с князем Василием Шуйским, к князьям Романовым относился с уважением.

И теперь, когда последние оказались в беде, Гермоген счёл долгом чести оказать им посильную помощь. И видел он ту помощь в одном, в побуждении царевича Дмитрия поскорее открыться народу. Только он, взойдя на законный престол по праву наследства, мог спасти Романовых.

Сам Гермоген не рискнул приехать в Москву. Знал, что о его появлении в стольном граде вскоре же будет ведомо царю Борису, а тот нашёл бы повод обвинить неугодного архиерея вкупе с князьями Романовыми. Потому и послал митрополит своих верных и преданных помощников с надеждой на то, что они сделают всё посильное им.

Сильвестр и Катерина пришли в Москву в конце апреля под видом торговых людей. И товар у них был достойный на возу — мёд и воск из заволжских лесов. Они остановились в посаде близ Донского монастыря среди ремесленников. Сами занялись ремеслом. Сильвестр купил небольшой дом по случаю, устроил при нём кузню, стал ковать немудрёную церковную утварь. Катерина вышивала пелены. А как обосновались, взялись за то, что наказал им сделать Гермоген. Им было велено увести из Чудова монастыря инока Григория, работающего у патриарха Иова переводчиком и книгописцем духовных книг греческого письма.

В начале мая Сильвестру удалось встретиться с Григорием. Пришёл Сильвестр к монастырю с коробом глиняных чернильниц и с ярославскими орешковыми чернилами к ним. Кому же как не монастырским писцам продать сей товар. Так и встретились инок Григорий с торговым гостем Сильвестром. И в келью Григорий привёл его. Там иноку гость из Казани сказал:

— Ведомо нам, что тебя опекали бояре Романовы, а почему, сам знаешь. Теперь же они в опале, и надолго. И пришло время тебе самому позаботиться о будущем.

— Сия забота и меня одолевает да не вижу начала, — ответил Григорий.

Сильвестр знал отца этого инока, видел его так же близко. И находил много сходства с батюшкой. Разве что черты были помельче, несли в себе нечто материнское, от красавицы Марии Нагой, последней супружницы Ивана Грозного. И потому Григорий был нраву покладистого, без побуждений к жестоким действиям. И те слухи, которые распускали по Москве ещё десять с лишним лет назад, были ложью. Тогда на улицах стольного града можно было часто услышать, будто бы Дмитрию лепили снежные чучела, а он рубил им руки, головы и приговаривал: «Так будет со всеми моими супротивниками, как стану царём, а первому отрублю голову Бориске Годунову». «Ложь сие, дикая ложь», — утверждал Сильвестр. И, побуждаемый жалостью к царевичу, сказал:

— Вот я пришёл к тебе, дабы вывести на путь, по коему должно тебе идти. Сей путь, запомни это, благословил митрополит Казанский Гермоген. Он и меня прислал к тебе.

— Говори, брат мой, — попросил инок.

— Слушай, страдалец. Найду я тебе верного товарища или сам провожу тебя в Киев. Там придём мы к воеводе князю Константину Острожскому, и ты откроешься ему. Он же объявит тебя по всем зарубежным державам. Потом мы уйдём в Северскую землю, там найдём Почаевскую обитель и явимся в неё. И отдашь ты себя на попечение архимандрита Геласия. Он же пошлёт во все российские города и земли иноков, кои повсюду будут открывать тебя. И тогда ты придёшь в славный город Путивль. И будет он твоей названной столицей до поры. А как встанет близ тебя войско и рать народная, так пойдёшь на Москву за троном.

— Господи Боже, как стройно всё у тебя. Да исполнится ли сие?

— Ты под защитой Всевышнего.

— А коль исполнится, быть тебе моим первым советником! — воскликнул обрадованный царевич Дмитрий.

Они ещё поговорили, и, расставаясь, Сильвестр сказал:

— Мы уйдём с тобой в день благословенного князя Дмитрия Донского. Ты придёшь к вечеру в посад Донского монастыря и в доме близ южной башни найдёшь меня, именем Игната. В ночь и уйдём.

— Приду, ежели смогу, — не очень уверенно ответил Дмитрий. — Ворота на ночь в Кремле ноне закрывают.

— Тогда днём уходи. Вот ты купил у меня орешковых чернил, а деньги, скажешь, не всё отдал. И понесёшь их, ежели что, — наставлял Сильвестр. С тем и ушёл.

А накануне чествования Дмитрия Донского случилось то, чего инок Григорий больше всего боялся. Шиш-доглядчик из своей же монастырской братии усмотрел на груди Григория царский крест. Видел он подобный в сокровищнице Ивана Великого. Многим показывал тот крест боярин Семён Годунов, дабы шиши знали, кого искать. И предостерёг Всевышний инока Григория в одном: разбудил его в тот миг, когда шиш исподнюю рубаху на его груди распахнул. Случилось сие в час отдыха после полуденной трапезы. Схваченный за руку монах отделался шуткой, а вскоре скрылся из обители. Инока Григория словно огнём обожгло: донесёт. И он, не мешкая, собрал в суму кой-какие вещички, спрятал её под сутану и пришёл к игумену, показал деньги, отпросился из монастыря: