Читать книгу "Ошибка Перикла - Иван Аврамов"

— Прости, что перебиваю тебя, Перикл, но симметрию обожают не только архитекторы, но и историки. Жаль, что Геродот сейчас не с нами, — сказал Сократ, имея в виду привычку того разделять волосы пробором посередине, а бороду раздваивать. Среди эллинов это было немодно, и Геродот, немало постранствовав по белу свету, наверняка перенял манеру так причесываться у восточных вельмож.

Перикл улыбнулся, никак не гневаясь, что философ оборвал его на мысли:

— Зачем тебе Геродот, если совсем рядом с тобой Софокл?

Все засмеялись — два искусно завитых локона, словно отталкиваясь друг от дружки, делили пополам бороду великого трагика.

— Мнесикл, нисколько не отступая от этих же принципов, построил Пропилеи[23]— выше всякой похвалы. Ты, Калликрат, заканчиваешь сооружать храм Ники Аптерос[24]— я преклоняюсь перед твоим гением. Но, что поразительно, любуясь в который уж раз застройкой Акрополя и оценивая ее, я вдруг заметил: а ведь в целом она зиждется на свободной асимметрии, которая любую неровность, покатость, впадинку делает необъяснимо выигрышными. Здания разнятся по форме, размерам и высоте, но удивительно уравновешивают, как бы дополняют друг друга. Контрасты внезапно теряют резкость и превращаются в элемент гармонии. Итак, асимметрия. Тщательно продуманная, гениально выверенная и, самое главное, свободная! Да-да, свободная. Мал территорией наш Акрополь, но, согласитесь, он как нельзя лучше выражает свободолюбие народа Афин. Свободный народ рождает свободных художников. Нравится это лакедемонянам[25]или нет, но именно сюда к нам съезжается цвет Эллады — поэты, философы, актеры, скульпторы, мастера вазописи, музыканты. Не потому ли, что они словно внимают любимому совету Сократа, который он раздает направо и налево, на всех городских перекрестках: «Слушайся собственного внутреннего голоса!». Этот голос и говорит: «Красота, гармония и свобода неотделимы от Афин». Никаким пробором, пусть простит меня Софокл, нельзя разъять это триединство. Можно лишь гордиться тем, что мы создали такую державу.

— Скажи, о, высокочтимый Перикл, как долго, по-твоему, простоит наш Акрополь? — как-то уж чересчур в лоб спросил Калликрат и тут же смущенно отвел глаза, будто устыдясь своего не очень-то умного вопроса. Однако Перикл, при всеобщем молчании, понимающе, очень серьезно кивнул зодчему.

— Увы, разве кто-нибудь из смертных в силах проникнуть взором сквозь завесу времени? Несколько минут назад, начисто позабыв о тех, кто лелеял надежду устроить позорное судилище над честнейшим Фидием, я вдруг осознал, что здесь, на Акрополе, дышит сама вечность… Не знаю, право, Калликрат… Пока нам будут благоволить боги… — Повинуясь странному наитию, стратег поднял глаза вверх — прямо над его головой, как и давеча, застыла неподвижно Зевсова птица — орел. Несмотря на неимоверное расстояние, было видно, что властелин неба даже не шевелит крыльями — его удерживают в одной и той же точке невидимые воздушные потоки. И опять Перикл подумал, что сам отец богов изъявляет ему свое благорасположение. Значит, то, что так и просится сейчас у него с языка, чистая правда: — Акрополь, полагаю, будет стоять и стоять. Может быть, даже вечно? И этого не исключаю. Впрочем, секрет сей хорошо ведом Фидию, вот его и попытайте.

Скульптор не счел нужным скрыть недоумение — что, интересно, имеет в виду Перикл? Одно ясно — в этой необыкновенной голове вызрел какой-то весьма хитроумный довод.

— Смелее, Фидий! Ты среди друзей, поэтому выкладывай все как на духу, — уже откровенно веселился стратег, что, в общем-то, было ему не очень свойственно.

— Не томи нас, Олимпиец. Полагаю, о секрете мы услышим как раз из твоих уст. А я, признаюсь, сильнее других сгораю от любопытства.

— Хорошо, — к Периклу опять возвратилось серьезное настроение. — Кстати, а не присесть ли нам? Вон те две скамьи, кажется, уже давно поджидают нас.

Солнце перевалило зенит, и черный мрамор скамей, будто изголодавшись по весеннему теплу, жадно, ненасытно впитывал его, зная, что с наступлением сумерек с ним опять придется распрощаться. Усевшись, Перикл аккуратно стряхнул с сандалий легкую пыль и с наслаждением вытянул ноющие ноги, отметив про себя, что те длинные пешие переходы, которые он когда-то, играючи, преодолевал в военных экспедициях, сейчас, пожалуй, не осилит. Жаль, ох, как жаль, что боги не даровали простым смертным вечную молодость.

— Что ты, Фидий, можешь сказать о Поликлете или, допустим, Мироне?

— Величайшие ваятели Эллады. И ты это знаешь не хуже меня. «Дискобол» Мирона как нельзя лучше передает энергию движения. Пожалуй, Мирон первым отказался от статики, столь присущей архаичным куросам.[26]Поликлетов же «Дорифор»[27]— это канон красоты и гармонии человеческого тела. Канон, в основе которого математическая точность. Будь сейчас Пифагор жив, он, с его преклонением перед мистикой чисел, наверняка бы сказал похвальное слово в честь Поликлета. Если позволишь, напомню тебе изречение самого Поликлета: «Успех произведения искусства зависит от многих числовых отношений, причем всякая мелочь имеет значение». Между прочим, создавая «Копьеносца», он, не поверишь, буквально каждую часть тела, то, как она соотносится с другими, вымерил в пальмах.[28]Но что значит гений художника: юноша с копьем безбоязненно смотрит вперед, шаг его совершенно спокоен, это воистину свободный эллин. Поликлет отлил статую из бронзы, и у меня такое ощущение, что расплавленный металл, растопив холод цифр, снизил свою температуру до обычного тепла человеческого тела.

— Ну, а рассказывать о том, что сделал для вящей славы Афин сам Фидий, видимо, излишне. Не знаю, прав ли я, но в сравнении с Поликлетом и тем же Мироном ты, Фидий, имеешь заметное преимущество. Погоди, не горячись, — заметив негодующий жест скульптора, успокоил его Перикл. — Я вовсе не о том, кто из вас, так сказать, лучше. Насколько известно, большинство твоих творений изваяны из мрамора. А камень, уверен, долговечнее, чем металл. Благородная бронза, даже если это статуи и статуэтки знаменитых мастеров, может вновь оказаться в огненном тигле. Ее, если подопрет нужда, переплавят на щиты, копья, наконечники стрел, все, что угодно — Арес,[29]как это частенько бывает, отпихнет в сторону Аполлона… Теперь, надеюсь, вы поняли, в чем секрет Фидия, а заодно и нашего мраморного Парфенона, Акрополя.

— Ты думаешь, о, мудрый Перикл, что впереди у нас одни лишь войны? — раздумчиво спросил Иктин.

— Впереди то, что уже осталось позади. Все, к сожалению, повторяется. А мир улучшается медленно. Может, потому, что, как изрек Биант, сын Тевтама из Приены, «большинство людей плохи».