Читать книгу "Экзорцисты - Джон Сирлз"

– С тобой все хорошо? Я могу позвать медсестру. Она на посту в коридоре, совсем рядом.

– Все хорошо. – Я открыла глаза и посмотрела на собственные ноги в конце кровати. – Разве Роуз не сказала вам, почему она была дома?

– Сильви, она сейчас находится в участке и отвечает на те же вопросы. После того как мы обнаружили тебя и твоих родителей в церкви Святого Варфоломея, к вам домой отправили полицейского, он и нашел там твою сестру. Сейчас для нас важно сравнить ваши показания, это поможет раскрыть дело. Поэтому ответь мне, родители сказали тебе, почему они оставили Роуз дома?

– Нет, не сказали.

– Вы втроем часто уезжали куда-то без нее?

В этот момент в примерочную через верх влетело две пары вельветовых брюк и несколько фланелевых ру-башек.

– Давай, примеряй побыстрее, – заявила Роуз. – Я хочу пи́сать, как пони.

Если можно отложить воспоминания на потом, я именно так и сделала, собрала одежду с пола и, не в силах сдержаться, пробормотала:

– Скаковая лошадь.

– Чего? – переспросила сестра, стоявшая снаружи.

– «Я хочу пи́сать, как скаковая лошадь», так говорят. Пони тут ни при чем.

По ту сторону занавески наступила тишина, и я поняла, что сестра думает. Результатом ее напряженных размышлений стал вопрос:

– Ты хочешь сказать, что пони не писают?

Я надела коричневые брюки и фланелевую рубашку, не очень внимательно слушая ее, потому что разглядывала себя в зеркало. «Забавно, что мы говорим о лошадях, – подумала я, – потому что я стала похожа на девчонку из конюшни».

– Пони тоже писают, – ответила я, стаскивая брюки, – но это не…

– Ха! Попалась, выскочка. Давай, поторапливайся, потому что мне действительно пора.

– Здесь должен быть туалет, Роуз.

– Я терпеть не могу общественные туалеты. Я сделаю свои дела дома, если не описаюсь по дороге.

К этому моменту у меня изменилось настроение, как бывало всегда, когда я думала о вопросах Раммеля. И, хотя мне хотелось поскорее одеться и уйти из магазина, мне нужна была новая одежда, поэтому я продолжала примерять то, что принесла сестра. Каждая следующая вещь выглядела хуже предыдущей, поэтому в конце концов я надела капри и футболку, в которых была, и вышла из примерочной.

– Ты куда собралась? – спросила Роуз.

– Выбирать одежду.

– Ты не можешь.

– Это еще почему?

Роуз не ответила, поэтому я повернула в сторону «Джуниор мисс», решив, что платье на манекене стоит посмотреть еще раз.

– Потому что я должна думать о нашем бюджете, вот почему.

Я знала, что у нас мало денег, даже когда родители были живы. Люди не платили много за то, что они делали. Они писали письма, умоляя о помощи, и очень редко вкладывали в них чеки, которыми мы могли бы оплатить бензин или авиационные билеты. Или они стояли на крыльце с остекленевшими глазами, стучали в нашу дверь и обещали расплатиться позже, если только мама и папа сумеют исправить то, что в их жизни пошло не так, – но выполняли обещания редко. Мы жили за счет лекций, которые читали родители. Но когда книга Сэма Хикина увидела свет, этот источник дохода иссяк.

Я видела, что моя сестра тратит кучу денег на вещи, которые мы не могли себе позволить, например пикап, купленный на деньги по страховке и то, что она получила после продажи родительского «Датсуна», когда нам его вернула полиция. Когда я повернулась и сообщила ей об этом, у нее случился припадок и она принялась кричать, да так громко, что вскоре ее вопли превратились в визг.

– Нравится тебе это или нет, Сильви, я теперь твой законный опекун!

И вышла из магазина.

Всякий раз, когда она произносила эти слова, часть меня закрывалась от внешнего мира. Разумеется, я помнила адвокатов, отсутствие завещания родителей, бесконечные бумажки и судебные разбирательства, посещения Нормана, теперь – Коры. А еще помнила вечер, когда через несколько дней после той ночи полиция нашла дядю Хоуи где-то неподалеку от его квартиры в Тампе. Как он приехал, объявив, что намерен о нас позаботиться, и чем все закончилось, когда Роуз и наши адвокаты сначала подали иск о том, что он находился за рулем в нетрезвом виде, потом арест за распространение наркотиков, а также абсолютное отсутствие участия в нашей жизни. И тем не менее понимание, почему все сложилось именно так, не прогоняло неприятного чувства. Я смотрела на вытертый красный ковер в «Джи-си пенни», а покупатели, ставшие свидетелями нашего с Роуз сражения, постепенно вернулись к своим делам.

– Милая, у тебя все в порядке? – спросила проходившая мимо продавщица.

Я не стала встречаться с ней глазами, только посмотрела на табличку с надписью: «Чем я могу Вам помочь?», приколотую к ее огромной груди. Потом кивнула и направилась в сторону парковки. Сначала мне никак не удавалось найти наш пикап, и я прошла вдоль машин, уверенная, что Роуз уехала без меня. Когда я наконец его обнаружила, сестры внутри не оказалось. Я прислонилась к теплой пассажирской дверце и стала ждать. Несмотря на то что здесь было огромное количество машин, меня удивило почти полное отсутствие людей. Вдалеке женщина усаживала вопящего ребенка в детское кресло, а еще дальше мужчина в зеленой форме складывал сумки с покупками в багажник. И больше никого, пока не раздалось позвякивание ключей, – тогда я повернулась и увидела, что в мою сторону направляется Роуз, потягивая через соломинку лимонад из огромного стакана и поглощая громадный пончик, лежащий в картонной коробочке.

– Ты где была? – спросила я.

– Ты слишком долго копалась, и мне пришлось пойти в их вонючий туалет. А потом я поняла, что проголодалась.

Она открыла для меня дверцу и обошла машину к водительскому сиденью. Когда мы сели, Роуз заявила, что я сама буду объяснять Коре, почему так одеваюсь, если та, конечно, перестанет нести чушь и снова спросит про одежду. Сестра завела мощный двигатель, и пол у меня под ногами завибрировал.

– Кроме того, я все равно не знаю, в чем ты уходишь из дома. Но самое главное: больше всего на свете не люблю висеть над сиденьем в грязном общественном туалете. Так что не заставляй меня больше.

По дороге к нашему потрепанному дому в стиле Тюдоров, прятавшемуся среди тощих кедров и берез в конце Баттер-лейн, ни одна из нас не произнесла ни слова. Роуз открыла настежь окно и принципиально не сигналила, меняя полосы, но радио не включила. В гаснущих лучах заходящего солнца я смотрела на сухие листья на лужайках, мимо которых мы проезжали. Кто-то вырезал фонарь из тыквы слишком рано: до Хеллоуина оставалось еще три дня, и он начал потихоньку разваливаться.

Когда мы свернули на нашу покатую подъездную дорожку и миновали знак «Посторонним вход воспрещен!», я невольно посмотрела на окно подвала. Обычно там всегда горел свет. Учитывая причины, по которым мои родители это делали, мне бы не следовало скучать по желтому сиянию, заливавшему рододендроны, но мне его не хватало. Впрочем, какая разница? Лампочка перегорела уже после их смерти, но мы не стали спускаться вниз, чтобы ее поменять.