Читать книгу "Рыбы молчат по-испански - Надежда Беленькая"

Иногда Ада наведывалась по делам в Москву. Посредники до полусмерти боялись ее визитов, от которых зависело их будущее – каждая неформальная встреча с Адой сулила новых детей и новые заработки. Приходилось заранее организовывать культурный досуг – доставать билеты в театр, записывать Аду к модным столичным врачам. На несколько дней Ада вселялась в квартиру, и хозяева, побросав все свои дела, целыми днями разъезжали с ней по магазинам и рынкам. По Москве она шагала неспешно, небольшая и устойчивая, как шахматная ладья, во всем своем рогожинском великолепии – в тяжелой каракулевой шубе, в норковой шляпе, во французских духах. Если же Ада манкировала приглашением, впавший в немилость деловой партнер надолго терял душевное равновесие, терзаясь догадками – как и когда угораздило его провиниться перед Адой Митрофановной. Немилость грозила непредсказуемыми последствиями: поток детей сокращался или вовсе иссякал. На самом же деле никакой провинности могло и не быть – просто время от времени Ада меняла надоевших партнеров.

Однако хуже всего приходилось фаворитам, которых Ада приглашала остановиться в своей рогожинской квартире. Отказаться от приглашения было немыслимо, и жертве приходилось несколько дней подряд пользоваться тяжеловесным гостеприимством, чинно вкушая чаи и водя хозяйку по ресторанам.

Если же кто-то в самом деле допускал оплошность, результаты бывали катастрофическими. Жертва Адиного гнева теряла не только городской дом ребенка – ей легко и с удовольствием отказывали и в областном приюте, и в детских домах самого Рогожина и всей области. В департаменте принимать ее больше не желали, а при ее появлении делали холодно-официальные лица, будто видели впервые и начисто позабыли звон рюмок в ресторанах и пухлые конверты, которые, как ручные голуби, мягко опускались на ладонь. Рано или поздно дверь в международное усыновление захлопывалась для жертвы навсегда.

– А как же департамент? – удивлялась Нина. – Я думала, это они детей выдают.

– Они отвечают за формальную часть, – объясняла Ксения. – Подписывают разрешение на знакомство, принимают у иностранцев личное дело, собирают бумажки. Короче, делают процесс легальным. Ада – дело иное…

Ада готовила ребенку так называемый юридический статус, без которого усыновить невозможно: официально ребенок должен считаться сиротой, подкидышем или отобранным у родителей, лишенных родительских прав. Нужного статуса дети иногда дожидались месяцами.

– Работает она очень много, – рассказывала Ксения. – Катается по деревням, разыскивает убежавших мамаш, собирает отказы. А то мать иной раз бросит ребенка и даже отказа не напишет. Ищут через милицию, а когда найдут, Ада к ней едет разбираться. Иногда далеко таскаться приходится, в другие регионы… Незаменимый человек.

– Кто же главный? – спросила Нина. – Директор дома ребенка?

– Ну да, официально директор действительно самый главный, – соглашалась Ксения. – Но это фигура чисто символическая. В дом ребенка он редко заглядывает. Встречается со мной лично, и я отдаю деньги.

– А за что ты ему платишь?

– Без его разрешения иностранцев на порог не пустят. Надоест ему – закроет лавочку, и до свидания. Никакая Ада ему тогда не указ. Только не надоест, прикормили. А вообще, – продолжала Ксения, – в любом деле есть номинальные фигуры, а есть реальные. Номинально главнее всех директор, а реально – Ада Митрофановна. Она весь дом ребенка держит в руках. Без Ады давно бы уже все загнулось. Вот только жадна до невозможности…

– Что, много просит? – спросила Нина, чтобы поддержать разговор.

– Она-то? Ха-ха, больше всех. И представь, зарабатывает гору, а сама требует везти ее на другой конец Рогожина за кормом для собаки.

– А почему так далеко?

– Там собачий корм на пять рублей дешевле. Вот она за ним и прется – сэкономить. Тем более на халяву. Приходится возить ее туда-сюда. Одного бензина сколько уходит, блин…

Ада Митрофановна степенно усаживается за стол напротив Нины. У нее румяное, еще совсем не старое лицо. Сосуды на щеках напоминают веточки красных кораллов. Несколько минут Ада внимательно изучает документы, потом снимает очки и внимательно смотрит на Нину прозрачными серыми глазами.

– Мать девочки, – начинает Ада, – молодая, незамужняя. Хорошая мать. Рита у нее первый ребенок. Наблюдалась у врача, беременность сохраняла. А увидала губу и отказалась.

– А кто девочку назвал? Откуда такое имя – Маргарита? – спросила Нина.

– Мать, кто ж еще. Они так всегда: придумают имя почуднее – а потом бросают. Чего только не бывает – Грета, Аделаида, Роксана…

Почему-то этот незначительный факт поразил Нину. Разве можно бросить ребенка, которому уже дали имя? Проще безымянного и как бы еще не окончательно своего. С именем – невозможно.

Внезапно дверь отворяется, и входят трое: иностранец, иностранка и переводчик. Высокие упитанные французы, муж и жена. Переводчица возле них выглядит школьницей-переростком.

Испанцы воркуют вокруг Риты, и Нина им только мешает – переводить все равно нечего.

Французам приводят мальчика – старше Риты и с нормальной губой.

Нине они не понравились с первого взгляда. Уселись у окна и чопорно молчали, поджав губы. Им в голову не приходило погладить малыша или взять на руки. Наверное, они хотели младенца, и этот крупный подвижный карапуз в шортах кажется им слишком взрослым. Француженка высокая, грузная, без намека на талию и подбородок: на месте талии – плотный жировой валик, а подбородок заменяют рыхлые складки. Достает из сумки игрушечную машинку и ставит на пол. Мальчишка ее хватает и, сосредоточенно сопя, гоняет по всему кабинету, под столом, вдоль плинтуса. Мужчина сконфуженно бормочет что-то по-французски, потом забирает у мальчика машинку, нажимает кнопку и, присев на корточки, отпускает. Машинка с ревом несется к противоположной стене, переворачивается и едет обратно, устойчивая и проворная, как крупное насекомое. Испуганный мальчик пронзительно вопит. Французы выразительно смотрят друг на друга и неторопливо совещаются. Нина не понимает ни слова, но ей кажется, что мужчина в чем-то убеждает супругу, а та отвечает односложно, ритмично кивая, будто курица. Нина с гордостью отмечает, что ее испанцы намного симпатичнее противных французов.

Девочка Рита отняла у Хосе мобильный телефон, бережно разжав один за другим его пальцы, и осторожно приложила к уху. Хосе включает рождественский рингтон, и Рита слушает, боясь шевельнуться и приоткрыв от изумления рот. Роса целует ее в макушку, в нежные льняные волосы.

Через час Нина уже почти не замечает безобразной губы, и девочка не кажется некрасивой. Обычная губа. Девочка как девочка. Привыкаешь, и ничего в принципе нет ужасного. Потом губу зашьют, и следа не останется.

Окна кабинета густо синеют, словно на улице включили кварцевые лампы, хотя часы показывают всего четыре. «Погода меняется», – думает Нина, откидываясь к стене.

Равномерное журчание голосов усыпляет. Почему-то ей никак не удается вспомнить, как зовут свирепую чиновницу из департамента. Она даже не уверена, что Ксения как-то ее называла. Нина дремлет с открытыми глазами. За несколько секунд ей успевает присниться целый сон про Аду и безымянную даму из департамента. Во сне они превращаются одна в другую, сливаются, как две наложенные друг на друга переводные картинки, становятся кем-то третьим, и этот третий с топотом уносится от Нины куда-то по пустынному коридору дома ребенка.